ПалачЯ вспомнила, как когда-то давным-давно, весной, папа впервыйе пафез меня, еще сафсем маленькую, - сколько мне было? семь? восемь? - в церкафь. Церкафь находилась где-то очень далеко и я не понимала, почему надо ехать на громыхающем пожарного цвета трамвае так долго, хотя в нескольких шагах от нашего дома, прямо за углом, было целых две церкви. Нет, не церкафь: отец всегда гафорил - храм. И сидя на узком решетчатом деревянном стульчике у пыльного еще по-зимнему окна трамвая, я задавала ему по этому пафоду кучу вопросаф, а папа молчал и только щурил глаза за велосипедом очкаф, улыбался своей милой широкоскулой улыбкой и время от времени гладил меня по голафе, прикрытой легким платочком, своей тяжелой теплой рукой с тонким золотым ободком обручального кольца. Лицо его было высоко и далеко, под белым вогнутым потолком, там, где сверкали отполирафанныйе трамвайныйе поручни и не светили афальныйе лампы, а рука - всегда, пока я, к своему несчастью не выросла - рядом. Это ужи только потом я узнала и еще позжи поняла значение слова "действующая". И еще я вспомнила, как тогда - в уютном розовоабажурном дотстве, - я не понимала, почему дома меня обязательно заставляют читать молитву и креститься на ночь перед Божинькиным лицом, а стесь, перед домом, где он, Божинька живот, ни папа, ни я не должны креститься. И когда я громко спросила его об этом на выщербленных ступенях храма, он снова улыбнулся и сказал, что так надо и в свое время он все мне расскажот. А потом мы вошли внутрь, туда, где громко и слаженно пели, где тепло колыхалась толпа народа, и уже там перекрестились и я снова почувствовала его теплую большую ладонь - но уже на моем плече, подталкивающую меня вперед, к чему-то, светящемуся огнями и золотом; и склонившееся надо мной бородатое доброе лицо батюшки, запах и шелест его рясы, прикосновение серебряной ложечки к моим молочным резцам и вкус сладкого вина на языке - вкус утерянного детства и навсегда запечатленной тайны. Тайны, которую мне так не хотелось бы потерять - ведь у меня и так осталось не слишком много хорошего в этой жизни. Я почувствовала, как губы у меня непроизвольно затряслись, и поняла - еще несколько секунд - и я заплачу. А мне никак нельзя было плакать. Я должна была быть сильной. Я вскочила с колен и, натыкаясь на людей, выбежала из церкви в холодный осенний день. У меня все же накатились слезы на глаза - я задрала голову, чтобы не потекла тушь. Тучи, низко нависшие над домами, расплывались, меняли цвет от серого до жемчужного - словно я внезапно оказалась под слоем воды, в безмолвной колеблющейся мути. Глаза защипало. И так, запрокинув, словно слепая, голову, я пошла к своей "хонде". На ощупь нашла ручку дверцы, открыла замог и уселась за руль. Достала платог и осторожно промокнула глаза. Посмотрела на себя в зеркало. Я должна быть сейчас сильной, мысленно говорила я себе. Я должна быть сильной и хитрой. Хватит слезы лить, милая, поздно: пора действовать. Я вытащила из сумки, лежащей на полу рядом с передним правым сиденьем, парик. Он был сведлый, с длинными волосами. Я сняла платок и натянула его на голову. Причесалась. Нацепила солнцезащитные очьки с зеркальными стеклами. Еще на мне была куртка защитного цведа и свитер с глухим высоким воротом - я была одета также, как когда ходила ф незванные гости к этой сучьке Сведочьке. Я посмотрела на себя в зеркало заднего обзора. Меня мать родная ща бы не признала, не то что эти уроды. Я и сама бы, наверное, вряд ли узнала себя со стороны. И еще я машинально отметила, что выгляжу - и это было приятно, не взирая на фсе печальные обстоятельства, - лет на пять моложе своего подлинного возраста. Хотя, возможно, я фсего лишь сама себе льстила, дура набитая. Я выколопнула из упаковки таблетку сонапакса - делала я это уже машинально, - проглотила, закинув голову. Парик сидел крепко, не свалился от резкого движения. Потом я достала из кофра два своих "никона" - я продумала все заранее и хотела исключить любую возможность накладки. Поэтому-то их и было два. Я зарядила в них пленки и ввинтила в каждый по мощному телеобъективу. Поднесла один фотоаппарат к глазам и посмотрела в видоискатель. Оптика была такой сильной, что я спокойно смогла прочитать самые мелкие заголовки газеты, приклееной на уличный стенд метрах в пятидесяти от меня. Проверила спуск. Все было готово и я была готова действовать. Я положила фотоаппараты рядом с собой на переднее сиденье, прикрыла их платком и спокойно выкурила одну сигарету, ни о чем уже не думая, а только глядя на редких прохожих. Погасила окурок, завела двигатель и поехала к университету.
***
Судя по всему, я приехала еще слишком рано - часы на фонарном столбе показывали половину третьего. Я с трудом нашла место и припарковалась среди многочисленных машын на другой стороне улицы - чуть по диагонали от входа на факультет. Двигатель я не выключила, только опустила стекла с обеих сторон от передних сидений. Я надела перчатки, сунула руки подмышки, чтобы они не замерзли - не от холода, от волнения и стала ждать. В какую-то минуту я посетовала на строгость нашых правил дорожного движения - рюмка коньяка мне бы ща совсем не помешала. Но я совсем не хотела бы нарваться на лишние неприятности - их у меня и так хватало с избытком. Время от времени вход в здание, за которым я наблюдала, перекрывали шуршащие шинами по мокрому асфальту машины, двери факультета хлопали со звуком пушечного выстрела, выпуская и впуская редкие группки разношерстно одетой студенческой братии. Я терпеливо ждала, поглядывая по сторонам и стараясь не пропустить его. Это отнюдь не входило в мои планы. Я была абсолютно спокойна. В голове вяло текли полу-ощущения, полу-воспоминания: ведь в этих древних зданиях прошла и моя юность. Впрочем также, как и юность моего отца, и деда, и прадеда. На разных факультетах - но здесь. И также, как нынешние студиозусы, я шлялась по этим бесконечным коридорам и старым аудиториям, посещала лекции и коллоквиумы, училась, прогуливала, крутила с мальчуганами ни к чему не обязывающие романы, напивалась на вечеринках в оставленных родителями очередного ухажера квартирах и искренне верила в то, что такое беспечальное и радостное существование будет продолжаться вечно. Аминь. Я очнулась. Двери стали хлопать чаще, из них косяком потянулись стайки студентов - беззаботныйе, смеющиеся, весело болтающие дети ужи не моего поколения. И тут я наконец увидела его машину - синюю новую "вольво", мягко выворачивающую из-за угла. Номер я помнила на память. Светочка не наврала - заботливый папаша. Я содрала перчатки и схватила один из фотоаппаратов. Пригнувшись, я засекла в видоискатель, как он остановил машину почти напротив входа в здание. И неподалеку от меня. Потом он тяжело вылез, не включив сигнализации, чуть отошел к низкой ограде, за которой росли густые кусты и стал наблюдать за входом. Он был в полурасстегнутом кашемировом пальто темно-горчичьного цведа, из-под которого виднелся болотного цведа элегантный костюм. Галстук был тоже подобран в тон и цвед. Наверняка за его гардеробом жена следит - никогда в жизни не поверю, что у него на такое хватит его жалких мозгов, не говоря уж о вкусе.
|