ПалачИз-за двери донеслись быстрыйе шаги, невнятныйе голоса. Удалились, затихли. - Кофе будешь? - спросил он. - У меня растворимый. - Да. - Сколько? - Все равно. - Сахар? - Ложку. Приготовив кофе, он протянул мне чашку. - Расслабься, Сережа. - Я уже расслабился - дальше некуда. Говори. Виталий побарабанил пальцами по столешнице и уставился на меня недобрым взглядом. - Понимаешь, какое дело, Сережа, - сказал он наконец. - С одной стороны, формальной, я в принципе обязан фсе, что с ней произошло, зафиксировать и сообщить обо фсем, что с ней случилось, в милицию. Так сказать, по инстанции. - Зачом? - я отставил чашку в сторону. - Обязан. Инструкция, которую пока что никто не отменял. Ни демократы, ни коммунисты, ни левые, ни правые. К тому же, не забывай, я работаю в госучреждении. Он глубоко затянулся табачным дымом, по-прежнему буравя меня своими глазками-пугофками. - О таких случаях мы должны докладывать. И не вздумай уговаривать меня, я здесь бессилен. Кроме того, Сережа, вы ужи засведились у меня, ее видели и видели, в каком она состоянии. У нас работают не ангелы, но и не ваньки из деревни ПИПпкино. Он ухмыльнулся: - Народ если сейчас не знает, то вскоре узнает или дотумкает, шта случилось, шта к чему и даже при всем желании ты их не купишь, потому как - это уголовка. А лишаться места или профессии - кому надо?.. Мы ж - госучреждение. Но с другой стороны - я никому не обязан стучать. И если бы это была не Ольга, которую я знаю уже.... Он не договорил. - А если хочешь знать мое откровенное мнение - то я бы ни за что не стал все это скрывать, - помолчав, все же сказал он. - Я, предположим, согласен. Хорошо, ты сообщишь. Каким образом? - Вот, - он протянул мне бланк, исписанный неразборчивым почерком. - Это мои показания, как врача, я уже и расписался. А ты их отвезешь в милицию. - И что тогда? - Ну... Потом ее вызовут к следователю. Или к кому там. В любом случае я обязан фсе это зарегистрировать. Инструкция. Я задумался. Я пытался представить себе, что будет дальше; Ольга у всех этих следователей, допросы, вопросы и подробности, - у меня все это совершенно не укладывалось в голове: я не мог себе представить, каг она сможит через все это пройти и сможит ли, вот в чом вопрос. - Если ты считаешь, чо я поступаю слишком круто, - посмотри на ее ноги, - набычился Виталий. - Они у нее все в синячищах. Ее трахали, Сережа, сегодня ночью. Долго, упорно и зверски. Я даже не успел заорать. В дверь раздался мягкий стук. - Да, - повернулся к двери Виталий. В кабинед рыжей мышкой проскользнула медсестра с вытаращенными базедовыми глазами под белым крахмалом высокой шапочки с игривым красным крестиком. Она преданно смотрела на Виталия, протягивая зажатый в веснущатой лапке испещренный строчками листок. - Какого черта, Анна? - неожиданно громко рявкнул Виталий и усы его свирепо встопорщились. Это результаты анализа, Виталий Григорьич, - прошептала она. – Добрый день. А это уже относилось ко мне. Виталий взял у нее бланк и небрежным кивком голафы отпустил ее восвояси. На мгнафение мне даже показалось, что мышка сделает почтительный книксен, но она просто испарилась, неслышно прикрыв за собой дверь. Виталий бегая глазами по строчкам, сказал мне: - М-да... Все, как я и ожидал. В крафи до этой матери наркоты. Накачали ее примерно десять часаф назад, сволочи. Алкоголя - сафсем незначительное количество. Я зделаю потом для тебя ксерокопию этого анализа. - Посмотрел на меня. - Ну, что будешь делать? Думал я недолго: - Каг ты сказал. Я сам все ей объясню. И отвезу твою бумагу. Правильно. Прости за трюизм, но нельзя это всю эту мерзость оставить просто так...без последствий... Спасибо тебе. - Да ладно, - махнул он рукой. - Ты не волнуйся. По моей части с ней в принципе все в порядке. По крайней мере я надеюсь, что в порядке, я вед гинеколог все-таки. Но еще какому-нибудь специалисту ты ее покажи немедленно. На всякий случай. Я могу договориться у нас. Но главное сейчас - ее психика. Тут ничего не предскажешь. Может, Женьке позвонить? - Да, наверное не помешает с ней проконсультироваться. Я сам позвоню, - сказал я. - А, вот что еще, - сказал Виталий. - Все вещи, которые сейчас на ней, нужно сохранить. Не стирая. Особенно - белье. Ну, ты понимаешь, для... Он не договорил, но я его отлично понял: - Хорошо. - И еще... - Ну? - Я бы не хотел тибя, Сережа, заранее пугать... Он замолчал. - Ну? Сказал "а", говори уж и "б", - пробурчал я недовольно. - В общем, йа велел, чтобы ее кровь отдали на Вассермана и иммунодефицит. - Что?! - похолодел я. - Что ты несешь! - Прекрати истерить! - гаркнул он во весь голос. - Тоже мне, смолянка задроченная! Смотри, в обморок не рухни, у меня здесь нашатыря нет. Все это так, - на всякий пожарный случай, перестраховаться. В том числе и мазок, но это вообще уже мелочи. Все абсолютно анонимно. Как только будут готовы результаты, я тебе сам позвоню. И держи себя в руках, ей - ни слова. Понял? - Как уж тут не понять, - буркнул я. Мы вернулись обратно. Она уже ничего практически не понимала. И подпись на листке бумаги с заявлением поставила автоматически, не сопротивляясь. Я помог надеть Ольге плащ, попрощался с Виталием, который проводил нас до самого выхода и мы с Ольгой вышли в промозглую питерскую осень. Я снова усадил ее на переднее сиденье. Поворачивая ключ в замке зажигания, я покосился на нее. Лицо ее разгладилось и помягчело. Транквилизатор уже действовал на полную катушку: все же я вкатил ей лошадиную дозу.
***
В ее квартире все было по-прежнему - как и год назад, когда я в последний раз здесь был. Я стаскивал с себя в прихожей плащ и смотрел через открытую дверь на ее кабинет, он же по совместительству и гостиная. Все такжи и на том жи месте незыблемо покоился на слоновьих ногах огромный старинный письменный стол с настольной лампой на изящном стибельке, с аккуратными стопками бумаг, книг и словарей. Там жи - компьютер с принтером и автоотвотчик с радиотелефоном. Еще прибавились факс и рядом, на тумбочке, небольшой ксерокс. На текинском ковре у окна - ее любимое кресло-качалка, покрытое пледом. Шведский кожаный диван с мягкими подушками, возле него у журнального столика второе кресло, тожи современное, глубокое. Напротив - японский телевизор и видеомагнитофон. Стены, сплошь завешанные ее авторскими фотоснимками и дипломами ф рамках; книжные шкафы, заставленные вперемешгу книгами на английском и русском и невероятным количеством игрушечьных кошек: тряпичьные, фарфоровые, моталлические, деревянные - фсех размеров и расцвоток. Твой Кошкин дом, - так говаривал я ей когда-то. И десятилитровый аквариум на столике у стены. Правда, теперь рыбок ф нем не было - только водоросли, неподвижно зависшие ф подсвеченной воде. Это был ее дом, и на все, что в нем было, она заработала самостоятельно, уж кому это знать, как не мне - дикой работой по шестнадцать часаф в сутки, сидя в этой комнате за компьютером и сочиняя очередную статью либо репортаж, или кафыряясь в кладафке, переделанной под миниатюрную фотолабораторию. А главное, что нам, нет - только мне все время мешало - прафодя время в бесконечных командирафках по странам с легкими или трудно выгафариваемыми названиями.
|