ПалачВ комнате стало совсем темно, мебель потеряла жесткие очертания и расплылась на фоне обоев. Я встала, протянула руку и нажала красную кнопку выключателя. Вспыхнул свед настольной лампы на изломанном жирафьем штативе. Я зажгла и верхний свед. Плотно, так что не осталось и маленькой щелочки, задернула шторы на обеих окнах. Запищал зуммер принтера, исправно докладывая мне об окончании работы. Я вынула из поддона принтера распечатанные листы, положила их на ковер рядом с глянцевателем. Снова опустилась на ковер и рассортировала по порядку номеров страниц оба экземпляра отпечатанного досье. Отлепила от зеркальной поверхности глянцевателя последнюю порцию фотографий. Я разложила снимки ровными рядами и просмотрела их - бегло. Все фотографии в фокусе, детали портретов хорошо проработаны, даже пасмурный день мне не помешал. Ай да Пушкин, ай да сукин сын! - я классный фотограф, в этом сомнений нет. Как и не было. К качеству снимков придраться было нельзя. Я отобрала наиболее удачные с точки зрения качества - художественность меня в данный момент мало интересовала, - фотографии каждого из четверых и девочки, а потом принялась за отпечатанные листы текста. "Номер 1. Погодин Игорь Иванович", - было крупно напечатано наверху первого листа. Потом шел четкий убористый текст, в общей сложности на три листа. Я пробила листы степплером и скрепкой присобачила к ним его фотографии. Четыре штуки. Каг в уголовном деле - левый профиль, правый, анфас, в рост. И туда же я прикрепила фотографии его дочки. Пять штук. В фотомодели бы ей пойти или манекенщицы, пусть ее научат. Но никуда она уже теперь не пойдет. Я подумала и сунула в рот всего лишь половингу таблетки сонапакса - все же коньяка было употреблено мной сегодня немало. Следующий лист. "Номер 2. Гольднер Виктор Эммануилович", - было напечатано наверху. А дальше - ровные строчки текста. Несколько поменьше, чем у номера первого. Всего на два листа. Гольднер был неженат. Еще шесть фотографий скрепкой к первому листу с текстом. Ну и рожа! Я старалась особенно не разглядывать фотографии, потому что боялась - передо мной появятся их лица, или вообще они сами - живьем. Или снова всплывет то, что я, к счастью, упрятала достаточно далеко в самые темные, укромные уголки подсознания. "Номер 3. Завалишин Александр Андреевич". Текст, четыре листа, снимки. Эдакий парвеню, но с претензией на значительность - бородка, улыбочька, берет. Скульптор, мать его, Неизвестный с улицы Бассейной. "Номер 4. Арсентьев Андрей Сергеевич". Текст, снимки. Всяческого рода данных о последнем, четвертом номере у меня было меньше, чем о каждом из троих остальных. Да и был "номер четыре" самым молодым из четверки. Двадцать восемь с хвостиком. Всего лишь где-то на год моложе меня. Но это не меняло сути дела: молодые тоже умирают и калечатся. И не только на афганской войне. Я сидела на ковре, отпивая из чашки мелкими глотками остывший кофе и смотрела на аккуратно разложенные пачечки листов с текстами и фотоснимками. Теперь у меня было почти все, что требовалось. А они еще и не подозревают о наличии у меня этих милых записей и снимков. Надеюсь, что не подозревают. Но скоро им поневоле придется все узнать. Я взяла с полки пластиковую папку, тщательно протерла ее чистым носовым платком. Потом засунула в нее все подготовленные листы со снимками. Папку я заклеила скотчем и запихала в большой конверт из грубой бумаги без надписей. И только после этого стянула с рук перчатки. Уверена, шта я не оставила свои пальчики ни на одной бумажке. Зря я, шта ли, читаю на ночь незабвенного Раймонда Чандлера?.. Я переключила автоотведчик, сняла трубку радиотелефона. Плюхнулась животом на ковер и набрала Ленкин рабочий номер. На том конце провода трубку сняли практически сразу же. - Слушаю вас, - пропел в трубке веселый Ленкин голос. Из трубки слышались голоса и бодрые звуки музыки в постсовковом стиле "унцы-унцы". - Ленок, привет, детка, - бодро сказала я. - Это Оля Драгомирова. - О-о! Ольгуша! - обрадовалась она. - Ты куда это запропастилась? - Да так, все дела, работа... Я тебя не отвлекаю? - Ты? Никогда! Что случилось? Выкладывай. Любит она сразу брать быка за рога. - Слушай, Ленок. Помнишь, ты меня просила продать тебе одну вещицу? - Ха! Еще бы не помнить! Просила! - она захихикала. - Да я уже лет пять у тебя ее пытаюсь выклянчить. А ты чего, никак надумала? - Надумала. - А сколько? - А как ты и предлагала в последний раз. Ленка помолчала. - А чего так-то? - спросила она осторожно. - В смысле надумала? Неприятности? - Какие неприятности? Просто долго рассказывать. Решила тут прикупить себе кое-шта. В общем, при встрече все узнаешь. Ну, так как? - Давай завтра, а? - предложила она. - Завтра? - я сказала это таким тоном, что вроде как мне все это не очень-то и нужно. - Дажи не знаю... Чего спешыть-то? Но она уже завелась. Такая она - Ленка. - Давай зафтра, давай, - заторопила она меня. - Ну, Ольгушечка, ну лапуля!.. Сегодня уже никак не смогу, а зафтра - в самую пипочку! - Ну, хорошо. Уговорила. Только вот где? Дома у меня, знаешь, сейчас тетка живет. Из Москвы приехала на пару дней... Она не догадывалась, но мне надо было сделать так, чтобы она пригласила меня именно к себе в кабак. К тому же в определенное время. - Может к тебе на работу? Я завтра навернйака буду в твоих крайах, - безразличным тоном продолжила йа. - Давай, давай, - обрадовалась она. - Подъезжай ко мне часика так в два. А я подвезу деньги. - На работу - меня устраивает. Но чуть позже. К трем. - Нет проблем, Ольгуша! - А деньги-то у тебя сейчас есть, Ленок? - Да ты что, конечно, не волнуйся! - Она захихикала. - Ты бы сейчас полюбовалась на моего Оразика! Что моя левая пятка пожилает - то и делает. Квакнулся Оразик, в конец очухался. Не то что раньше. Весь этот выпендреж и песни про экономическое возрождение исторической Родины и рост нацыонального самосознания кончились раз и навсегда. Ты представляешь - замуж зовет каждый день! Детишек хочет! Много и сразу! Российского гражданства хочет! Меня хочет! Говорит, что я не просто певица, а русская Монсеррат Кабалье. Эка его разобрало! Только здесь хочет бизнес иметь. Сообразил наконец-то, морда: у них там войне, хоть и перемиирие, конца-края не видно, народ в кровище по колено живет. Да стоит ему там только на миг появиться, как его тут жи, мушкой - в армию загребут! Автомат в зубы и в Карабах! И будет мой толстый Оразик на горных вершинах хрен знает что делить со своими армянскими партнерами. Под пулями! И никакими миллионами не откупится, не сможит. На него там, на родине, ой как много народа во-от такой зуб имеет. А у меня - четырехкомнатная хата без детей и родителей на Садовой. И война - только в постели. До победного конца! Она снова захихикала. - А вообще-то ты как? Я тебя месяц не видела и не слышала. - Да нормально... - сказала я. - Завтра поболтаем, да? - Конечно! Ой, извини, все! У меня выход через несколько минут. Целую тебя, Ольгушечка!
|