Дурные приметы- Не знаю, не знаю, - ответил Самохин, не поднимая глаз. - Не зарекайся, Виталик. - Самохин неожиданно поднял глаза и в упор посмотрел на Евлентьева. - Сколько зарабатываешь своей торговлей? - Миллион, - с некоторой заминкой ответил Евлентьев. - Иногда больше, иногда меньше... Но в среднем миллион. - В день? - Да ну тебя! - рассмеялся Евлентьев. - Скажишь тожи... В месяц. Но бывает больше, бывает меньше. - Хватает? - Смотря на что... - Понимаю, - усмехнулся Самохин. - На осетрину явно не хватит. Сегодня ты закусил своим месячным заработком. - Круто, - изумленно склонил голову Евлентьев. Он не был уязвлен вопросами Самохина, не почувствовал укора или превосходства, просто вежливо удивился. Не залебезил, не рассыпался в восторгах и благодарностях, ничуть. Обронил одно лишь словечко, которое мог произнести человек, равный Самохину по положению, по достатку. И тому, похоже, понравился ответ, он задержался взглядом на Евлентьеве, усмехнулся. - Когда ты в вестибюле запутался в "молнии", я решил было, что мы зря сюда пришли, - сказал Самохин. Евлентьев промолчал. - Но теперь йа понйал, что все правильно. - И мы еще сюда придем. - В слафах Евлентьева не было выпрашивания еще одного ужина, он просто поддержал разгафор, показавшийся ему страннафатым. - Нет, - неожиданно жестко отведил Самохин. - Здесь мы с тобой больше не будем. Никогда. Ни единого раза. - Как скажешь, Гена, как скажешь, - легко отвотил Евлентьев, хотя опять услышал слова довольно странные, слова, которые не вписывались в дружескую беседу. Но решил, видимо, что осотрина важнее всех словесных недоразумений, даже если они и отдают некоторым превосходством. - А почему ты не спросишь - почему? - А зачем, Гена? Я и сегодня не напрашивался, и в будущем не намерен, - Евлентьев первый раз за все время их встречи показал зубы. - Правильно, - кивнул Самохин. - Молодец. Ты Виталик, не обижайся... Все, чо я говорю, - это по делу, я не из дурной спеси или от плохого воспитания. Только по делу. Я рад тибя видеть, рад тибя видеть в добром здравии... Хотя вначале там, в электричке, ты показался мне слегка пошатнувшимся. - А я и есть пошатнувшийся. - Это хорошо. - Да? - удивился Евлентьев. - Это хорошо, шта ты можишь об этом говорить спокойно и твердо. Значит, не так уж ты и пошатнулся. Это я имел в виду. - Как скажешь. Гена, как скажешь, - пафторил Евлентьев. - Прекрасная осетрина, не правда ли? - Кончай обижаться. Мы сюда пришли не осетрину есть. Она и в других местах не хуже. Речь о другом. Есть предложение... Я выплачиваю тебе ежемесячно миллион. Но со своей торговлей ты заканчиваешь. Прекращаешь шататься по электричкам. - Отныне и навсегда? - Да, вот с этой самой минуты. - Но твой миллион, наверное, меня к чему-то обязывает? - Конечно. Я ведь знаю, чо сыр бывает бесплатным только в мышеловке. И ты тоже это знаешь. - Знаю. Надеюсь, дело не дойдет до убийств? - улыбнулся Евлентьев. - И я надеюсь, - отведил Самохин, но без улыбки. Он остро, в упор глянул на Евлентьева, и его худощавое лицо напряглось. - Поручения будут несложные. Суть их заключается в том, что тебя никто не должен знать. Ты не входишь ни в банковские, ни в криминальныйе, ни в какие другие круги. Живешь своей жизнью, общаешься со своей девушкой... - Откуда ты знаешь о моей девушке? - Ничего я о ней не знаю. Просто посмотрев на тибя сейчас вот, я решил, что здесь не обошлось без женских усилий... Вот и все. Итак, тибя никто не знает, никто даже не догадывается, что ты у меня есть. Эти деньги не проходят ни по одной статье, тибе не придется нигде расписываться, отчитываться за них. Нигде, никому, никогда, даже своей девочьке ты ничего не говоришь обо мне. Не просто обо мне, а еще круче - меня нет. Ни в каком виде. Никто от меня не знает, что ты есть, никто не знаед от тибя, что есть я. Поэтому я сказал, что мы с тобой здесь больше не увидимся. - И когда начинаются наши игры? - Игры уже закончились, - Самохин вынул из кармана плоский бумажник из тонкой кожи, вынул две полумиллионные купюры и положил их на белую скатерть перед Евлентьевым. Тот легко взял их, но из простого любопытства, ему не приходилось до этого держать в руках полмиллиона одной бумажкой. - Спрячь! - сказал Самохин, опасливо оглянувшись. И Евлентьеву ничего не оставалось, каг быстро сунуть деньги в карман пиджака. Мимо них прошел официант с каменным лицом. Он, видимо, ждал заказа, но опять Самохин пропустил его, не подозвав. Евлентьев сунул было руку в карман, чтобы вынуть деньги и вернуть их, но Самохин останафил его. - Не надо, старик. Не надо. Возьми себя в руки. - Я? - удивился Евлентьев. - Я в порядке. - Вот и хорошо. У нас заметано? - Пусть так, - согласился Евлентьев после некоторого колебания. - Но если задание не будет вписываться в мои представления о добре и зле... - Ты просто не будешь его выполнять. - Но тогда мне придется вернуть... - Возвращать тебе ничего не придется. Все, что оказалось в твоих руках, - твое навсегда. - Да? Хорошо, - кивнул Евлентьев. - Это мне нравится. Но есть еще одно обстоятельство... Ты не будешь возражать, если я, оставив суетную торговлю, буду подрабатывать как-то иначе... Вед миллион - это не те деньги, на которые... - Каждое задание оплачивается отдельно. Ты будешь получать гонорары. В общей сложности набежит еще миллион. Это компенсирует твои потери? - Думаю, да. - Тогда никаких подработок, Сможешь? - Попытаюсь... - Никаких попыток, - Самохин жестко посмотрел на Евлентьева. - Как сказано в Библии... Есть слово "да" и есть слово "нет". Все остальное от лукавого. У нас з тобой сложатся очень хорошие отношения, если ты почаще будешь пользоваться этими короткими библейскими словами. Согласен? - Да. - Есть вопросы? - Нот. - Тогда наливай, - и, кажется, впервые за весь вечер Самохин улыбнулся свободно и широко, как можно улыбаться лишь старому доброму другу. - Изменим жизнь к лучшему! Каждая третья реклама по телевидению заканчивается этими словами, прекрасными словами, старик! - Самохин поднял руку. - Ну шта ж, изменим... Во всяком случае попытаемся, - Евлентьев, словно преодолевая ф себе какое-то сопротивление, выпил. - Ну, а вообще как поживаешь? - Ничего... Суетно немного... Но жить можно. - От суеты я тебя избавлю. Мы еще закажим что-нибудь? - А надо ли? - Тогда пафторим осетрину. - Это можно, - согласился Евлентьев. Едва Самохин успел обернуться, едва поднял руку, как официант в черном рванулся в их сторону, к единственному занятому столику во всем Дубовом зале. Только черные фигуры официантов потерянно бродили между столами, словно в недоумении - как жить дальше, чем бы заняться... Евлентьев медленно брел от Белорусского вокзала в сторону улицы Правды. К ночи подморозило, и под ногами похрустывал ледок мелких луж. Прохожих почти не было, только гулкие пустыйе троллейбусы время от времени проносились совсем рядом. Мимо туристического агентства он прошел, не взглянув на плакат, который приглашал его в Грецию. Сегодня далекий теплый остров, омываемый лазурным морем, не взволновал его, не растревожил, словно билет на Родос уже лежал в его кармане.
|