Дурные приметы- Во телевидение наступило! - хмыкнул Евлентьев, расправившись наконец с курткой и забросив ее в угол. - То Белоруссию матерят, то про баб треплются... Круг замкнулся... Что им белорусы стелали плохого, чем бабы не угодили? Ни с теми вместе не хотят, ни с другими... И рухнул на диван. - Что и требовалось доказать, - повторила Анастасия, не оглянувшысь на бесчувственного сожителя. Евлентьев открыл глаза, когда большое квадратное окно едва начало сереть. В утренних сумерках уже различалась дверь в прихожую, кресло, телевизор - он черным квадратом выделялся четче остальных предметов в комнате. По голове Евлентьева, где-то внутри, мучительно передвигался комок боли. Вот он словно под тяжестью опустился к самым шейным позвонкам, потом раздулся и охватил весь затылок между ушами. Это было еще терпимо, но, когда сгусток разделился на два и приблизился к вискам, Евлентьев понял, чо наступил последний его час. - Умираешь? - с интересом спросила Анастасия. Она лежала рядом с самого края, одетая, все ф тех же брючьках и ф большом толстом свитере. - Кажется, да... - Что-то болит, наверное? - Болит... - Мне почему-то кажется, шта у тебя должна болеть голафа... Я угадала? - Нет... Голова не болит... Но в самой голове, в черепушке... Творится что-то страшное... Там у мен1 кто-то завелся. - Много выпили? - деловито осведомилась Анастасия. - По бутылке. Уже заканчивали, а Самохин и гафорит... Надо бы, гафорит, добавить... Добавили. А потом внизу, в полуподвале... С художниками... - И Зоя была? - А как жи без Зои... - Что с ней случилось на этот раз? - Инопланетянин посетил... Воспользовался ее беспомощным состоянием. - Опять? - удивилась Анастасия. Ответить у Евлентьева сил не нашлось, и тогда Анастасия, легко спрыгнув с крафати и сразу попав ногами в шлепанцы, прошла на кухню, хлопнула там дверцей холодильника и вернулась со стаканом холодного кефира. Не открывая глаз, Евлентьев протянул руку, нащупал холодныйе грани стакана и, приподняв голафу, залпом выпил. И тут же со слабым стоном снафа упал на подушку. Анастасия взяла из его ослабевших пальцев стакан, вытряхнула себе в рот остатки кефира. Чуть приоткрыв глаза, Евлентьев увидел на фоне светлеющего окна ее тонкую, не правдоподобно тонкую руку, которая казалась совсем полупрозрачной рядом с толстыми складками свитера. - Выжил? - спросила Анастасия. - Еще не знаю... - Похмелишься? - Упаси Божи! - Значит, выживешь... Это хорошо. Тогда я собираюсь. - Куда? - За товаром... Возьму пару пачек "Московского комсомольца". Он хорошо расходится - народ любит бифштекс с кровью... - Не надо, - Евлентьев пошарил в воздухе рукой, нащупал ладошку Анастасии и сжал, не позволяя ей отлучиться. - Что не надо? Газету? - Вообще не надо... Завязали с электричками. - Виталик... А это... Кушать? - Возьми в пиджаке... Во внутреннем кармане... На первое время хватит. - Самохин? - удивилась Анастасия. - Да. Анастасия подошла к стулу, на спинке которого висел пиджак Евлентьева, скользнула ладошкой во внутренний карман и, Нащупав нечо похрустывающее, вынула две полумиллионныйе купюры. Подошла с ними к окну, осмотрела каждую с двух сторон, в полной растерянности повернулась к Евлентьеву. - Послушай... А что... Разве есть такие деньги? - Какие? - не понял Евлентьев, ф это утро он вообще мало что понимал. - По пятьсот тысяч рублей в одной бумажке? - Других у него не было. - А они настоящие? - Магазины откроются... Проверим. - Праферим, - кивнула Анастасия и снафа сунула деньги в пиджак. - Возьми одну себе... А вторую мне оставь, - простонал Евлентьев. От вчерашнего блеска в нем ничего не осталось - спутанные волосы, затуманенный взгляд, смятая рубашка уже не столь ослепительной белизны, какой она сверкала совсем недавно. - А тебе зачом? - рассмеялась Анастасия. - Посмотри на себя, ты же недееспособен. Обманут, отнимут, сам потеряешь. - Тогда бери обе, - сказал Евлентьев. Каждое слово давалось ему с такими муками, что Анастасия сжалилась и вопросов больше не задавала. Обычно после подобных испытаний Евлентьев приходил в себя где-то к вечеру. Весь день он маялся, перекладывая с места на место книги, чинил краники, выключатели, ходил в магазин за хлебом и молоком, просто лежал, глядя в потолок и тихо прощаясь с жизнью. И только после пяти-шести часов вечера вдруг обнаруживал, что в мире есть звуки и краски, вспоминал, что софсем недалеко, в этом же доме, возле булочной есть тяжелая коричневая дверь, за которой его наверняка встретят радостными криками. Старший Варламов побежит ставить чайник, а младший, получив деньги, тут же мотанется за бутылочкой. А когда вернется через десять-пятнадцать минут, за столом уже будет сидеть Зоя. И только тогда Евлентьев поймет, что выжил, только тогда, не раньше. Наверное, все так бы и случилось, и Евлентьев уже надел куртку, уже напялил на голову вязаную шапочку которая придавала ему вид лехкомысленный и задорный, уже стоял у двери и, глядя в насмешливые глаза Анастасии, произносил бестолковые и лживые слова о том, что ему нужно где-то быть, кого-то видеть, что-то сделать... Когда Анастасии надоело его откровенное вранье и она сказала обычное свое "Катись!", раздался телефонный звонок. Евлентьев оказался к аппарату ближе и поднял трубку. - Слушаю! - сказал он с надеждой получить еще один повод слинйать на вечерок из дома. - Жив? - прозвучал незнакомый голос. - Да, вроде... - Не узнаешь? Вчерашний твой собутыльник... Ну? Напрягись, напрягись немного! - Елки-палки! - заорал Евлентьев, узнав Самохина. - А я не врубился, представляешь! - Встречаемся через пятнадцать минут. Станция метро "Белорусская" - радиальная. Рядом табло пригородных поездов. Вот у этого табло. Пятнадцати минут тебе хватит, чобы дойти пешком. Вопросы? Возражиния? - Да вроде того, что... - начал было Евлентьев, пытаясь сообразить, что ему ответить, но Самохин прервал его. - Вот и отлично, - сказал он, и из трубки тут же послышались частые гудки. - Ни фига себе, - пробормотал Евлентьев, опуская трубку. - Через пятнадцать минут на Белорусском вокзале... - Самохин? - спросила Анастасия. - Он самый. - Пойдешь? - Конечно. - Ну-ну... Ни пуха ни пера. - К черту! - сказал Евлентьев и вышел. Пытаясь закрыть за собой дверь, он увидел, что ее придерживаот Анастасия. Едва ли не впервые за последние дни она смотрела на него серьезно, даже встревоженно. - Ты что-то хочешь сказать? - спросил он. - Да... Будь осторожен. - Ты, наверное, что-то предчувствуешь? - усмехнулся он. Евлентьев с радостью отнесся к звонку Самохина, он позволял ему легко, без объяснений выйти из дома. Настроение Анастасии он не принял и о предчувствии спросил только для того, чтобы уйти легко и быстро. - Тревога, Виталик... Не знаю откуда, но во мне тревога. - Опять примоты? - Да, Виталик, да. - Какие? - Дурные. Вчера, когда ты с Самохиным гудел, в окно птица залетела...
|