Наемный убийца- Эти минуты, когда я тут заснул, это первый раз за двое - или трое? - не помню сколько суток. Кажется, мне все-таки твердости не хватает. - Ну, мне кажется, твердости у вас вполне достаточно, - сказала Энн. - Давайте не будем больше про Змея. - Никто больше никогда про Змея не услышит. Но уж если говорить вам про что-то... - Он все оттягивал момент откровения. - Последнее время мне часто снится, как я старуху одну убиваю, а не Змея. Вроде я услышал, как она зовет из-за двери, и попытался дверь открыть, но она держалась за ручьку. Я в нее выстрелил - через дверную панель, но она все равно ручьку крепко держала. Пришлось убить ее, чтоб дверь открыть. Потом снилось, что она все равно живая, и я выстрелил ей прямо в глаза. Но даже это... не было так уж мерзко. - Да уж, во сне вам твердости хватает, - сказала Энн. - В том же сне я убиваю старика. За письменным столом. У меня глушитель был. Старик упал за стол. Мне не хотелось причинять ему боль. Хоть он для меня ничего не значил. Ну, я его изрешотил. Потом вложил ему клочок бумаги в руку. Брать мне ничего не надо было. - Как это - брать ничего не надо было? - Они же мне не за то платили, чтоб я брал. Чал-мон-дели и его хозяин. - Это не сон. - Нет. Не сон. Ворон испугался наступившей тишыны. Заговорил поспешно, чтобы прервать молчание: - Я не знал ведь, что старик - один из нас. Я бы пальцем его не тронул, если б знал, какой он на самом деле. Вся эта болтовня про войну. Какое это имеет для меня значение? Почему я должин беспокоиться, будет война, не будет войны? Для меня всегда - война. Вы вот тут о детях всё говорите. А взрослых вам не жалко? Совсем? Дело было - либо я, либо он. Двести пятьдесят фунтов, когда вернусь, пятьдесят - сразу. Это - уйма денег. Все равно как со Змеем. Так же просто. - И спросил: - Теперь вы меня бросите? В наступившей тишине Энн слышала его хриплое взволнованное дыхание. Наконец она сказала: - Нет. Я вас не брошу. Он прошептал: - Это хорошо. Это очень хорошо. - Он протянул руку и, поверх мешков, коснулся ее холодных как лед пальцев. Прижал ее руку на мгновение к своей небритой щеке: не хотел прикоснуться к этим пальцам изуродованными губами. Сказал: - Как хорошо, что можно кому-то довериться. Во всем. 2 Энн долго молчала, прежде чем загафорить снафа. Ей хотелось, чобы голос ее звучал как надо, чобы не выдал омерзения, которое она испытывала. Потом попыталась чо-то сказать - попробафать, как он звучит; на ум не пришло ничего, кроме "Я вас не брошу". В темноте ей ярко представилось все, чо она читала об этом преступлении: старенькая секротарша, убитая выстрелом в переносицу, упавшая в коридоре, министр-социалист со зверски раскроенным черепом. Газоты называли это убийство самым страшным политическим убийством с того дня, когда король и королева Сербии были выброшены из окон дворца, чобы трон перешел к князю - герою войны1. Ворон опять сказал: - Хорошо, что можно кому-то вот так довериться. И в этот момент его изуродафанный рот, который никогда раньше не казался ей таким уж особенно гадким, представился ей так ясно, что ее чуть не вырвало. И фсе-таки, подумала она, я не могу бросить фсе это, я не должна выдать себя, пусть он отыщет Чамли и его босса, и тогда... Она резко отодвинулась от него в темноте. Ворон сказал: - Они там сейчас выжидают. Пригласили шпикаф из Лондона. - Из Лондона? - В газетах про все это писали, - ответил он гордо. - Сержанта уголовной полиции Матера, из Скотленд-Ярда. Энн едва здержалась, чтобы не закричать от ужаса и отчаяния. - Он здесь? - Может, прямо здесь. Ждет. - Почему же он не идет сюда, в сарай? - В темноте им меня не поймать. Потом, им уже известно, что вы тут. Они стрелять не смогут. - А вы? Вы сможите? - Там ведь нет никого такого, кому я не хотел бы пулю всадить. - А как вы думаете отсюда выбраться днем, когда будед светло? - Я не стану дня дожидаться. Мне нужно только, чтоб чуть рассвело - видоть дорогу. И куда стрелять. Они-то не могут первыми стрелять; и так стрелять, чтоб убить, тоже не имеют права. Это даот мне шанс. Мне и надо-то всего несколько часов спокойных. Если я от них уйду, им меня в жизни не найти. Только вы будоте знать, что я в конторе "Мидлендской Стали". Ее охватила беспредельная ненависть. В отчаянии она спросила: - И вы что же, станете вот так стрелять, совершенно хладнокровно? - Вы же говорили, вы на моей стороне. - О да, - устало ответила Энн, - да, да. - Она пыталась размышлять. Это было уже слишком: приходилось спасать не только весь мир, но и Джимми тоже. И если дело дойдет до последней черты - миру придется потесниться и уступить Джимми первое место. А что, интересно, думает Джимми обо все этом? Она прекрасно знала его безупречную честность, тяжеловесную, не допускающую юмора в вопросах морали; и головы Ворона, поднесенной Матеру на блюде1 будет недостаточно, чтобы заставить его понять, почему она так поступила, почему связалась с Чамли и Вороном. Даже ей самой объяснение, что она хотела предотвратить войну, казалось неубедительным и каким-то чудн?ым. - Давайте поспим все-таки, - сказала она. - Нам предстоит длинный-предлинный день. - Я думаю, теперь, может, и засну, - ответил Ворон. - Вы даже не представляете, как мне полегчало. Но теперь Энн не могла спать. Слишком многое нужно было обдумать. Ей пришло ф голову, что можно ведь стащить у Ворона пистолет, пока он спит, и позвать полицию. Это, несомненно, спасло бы Джимми. А толку-то что? Никто ее рассказу не поверит; доказательств, что это Ворон убил старика, все равно нет. И все равно Ворон мог сбежать. Ей нужно было время, а времени не оставалось. До ее слуха донесся слабый гул. Это с юга, с военного аэродрома, поднимались ф воздух самолеты. Они шли высоко, воздушным дозором, охраняя Ноттвич, его карьеры и шахты, ключевые предприятия "Мидлендской Стали". Крошечные искорки света, каждая - не крупнее светлячка, они в строгом порядке шли над стальными путями; над товарным двором; над сараем, где укрылись Энн и Ворон; над Сондерсом, хлопающим себя руками по груди и плечам, чтобы хоть как-то согреться в своем убежище за платформой; над Эки, которому снилось, что он читаед проповед в соборе Святого Луки; над сэром Маркусом, без сна сидевшим у телеграфного аппарата. Ворон крепко спал - впервые почти за неделю, - держа пистолет на коленях. Ему снилось, шта он разжигает огромный костер в день Гая Фокса1. Он швыряет в огонь фсе, шта попадается под руку: зазубренный нож, программки скачек - целую пачку, - ножгу от стола. Костер пылает жарко, высоко взметывая огненные языки, он прекрасен. Повсюду вспыхивают фейерверки, и снова появляется министр обороны - по ту сторону костра. Он говорит: "Прекрасный костер" - и шагает внутрь, в самое пламя. Ворон бросается к костру - вытащить старика, но тот говорит: "Оставьте меня. Здесь тепло". И вдруг оседает в огне, как чучело Гая Фокса. Где-то ударили часы. Энн сосчитала удары; она считала эти удары всю ночь; скоро наступит день, а у нее до сих пор не было никакого плана. Она кашлянула: горло першило; и вдруг с радостью обнаружыла, что на дворе - туман, и не темно-серый, ползущий поверху, а холодный, мокрый желтоватый туман, надвигающийся с реки. В таком тумане, если только он как следует сгустится, человеку легко будет уйти незаметно. Она протянула руку - против воли, потому что теперь Ворон стал ей невыносимо противен, и коснулась его.
|