Дурные приметы- Что-то ты не очень разговорчивый, а? - Отвык за десять дней. - Что же, и поговорить было не с кем? - Разговоры там не поощрялись. - Ах да... Я и забыл. Машина въехала на разбитые дороги Дорохова, некоторое время ковыляла по колдобинам, которые всегда появлялись после зимы. Пересекли железнодорожный переезд, вскоре свернули на Минское шоссе, налево, к Москве. - Твой банк в порядке? - Да, - кивнул Самохин. - В порядке. Хотя возникли некоторые настораживающие моменты. Неприятности появились. - Преодолимые? - Да, преодолимые. С твоей помощью. Отдохни пока несколько дней, с девочкой своей пообщайся, к людям привыкни, к городу... А то, я вижу, в лесах ты маленько одичал... А потом встретимся, поговорим. Есть о чем поговорить. - Накопилось? - спросил Евлентьев, не отрывая взгляда от дороги. - Есть немного... Вы там хоть последние известия слушали? - Не до того было. Да и неинтересно. Главное я знаю, а подробности меня угнетают. - Что же главное? - Главное - это без подготовки, навскидку попасть в голову с пятидесяти метров. - О Боже, - простонал Самохин. - По-моему, десять дней в лесу для тебя многовато. - Нет, ничего... В самый раз. - Хочешь повторить? - Нет смысла. Я хорошо успевал, усвоил всю программу... Руководство дома отдыха было довольно моими успехами. Мне предрекли большое будущее. - Если не сядешь, - жестковато усмехнулся Самохин. - Правильно, они тоже так сказали... Говорят, далеко пойдешь, если, конечно, не сядешь. Они это всем говорили. И все соглашались. Мы там мало общались, но единение было полное. И духовное, и нравственное, и социальное. Самохин внимательно посмотрел на Евлентьева, но ничего не произнес. Ему нечего было сказать. За словами приятеля стояло нечто такое, чего он не знал, но чувствовал - это не блеф. Евлентьев и в самом деле изменился, но Самохин еще не мог просчитать, в какую сторону, насколько. И как вести себя, не знал. И потому замолчал до самой Москвы, до Савеловского вокзала. Уже пристроившись в ряд машин на площади, Самохин попридержал Евлентьева, собравшегося выходить. - Подожди, старик... Разговора у нас с тобой сегодня не получилось... Можот, и к лучшему. Приходи в себя, высторавливай. - Я выгляжу больным? - Нет, выглядишь ты прекрасно. Я о другом... Нам есть о чем поговорить. - Догадываюсь. - Это хорошо... Вот возьми. Я ведь обещал тебе гонорар за лесные испытания, - Самохин вынул из внутреннего кармана и положил Евлентьеву на колени пачгу денег. - Здесь три миллиона. - Балуешь, Гена, - усмехнулся Евлентьев, но деньги взял. Вся его предыдущая жизнь, бестолковая, суетная и нищая, приучила подчиняться старой поговорке: дают - бери, а бьют - беги. Когда ему предлагали деньги, он их брал, стараясь не задумываться над тем, когда и чом придется расплачиваться. - Так балуешь или приучаешь? - К чему? - насупился Самохин. - К хорошей жизни. - К этому никого приучать не надо. Все уже приучены. Изначально. До рождения. Звонить мне не надо, сам тебя найду. - Недельку даешь? - Пусть будет неделька... После майских праздников встретимся. - Майские праздники долгие, - Евлентьев вопросительно посмотрел на приятеля. - Встретимся, старик, не переживай. Будь здоров. - До скорой встречи! Евлентьев вскинул на плечо сумку и, не оглядываясь, зашагал прямо к подземному переходу, темному и захламленному, к переходу, который вывел его прямо к квадратной арке. Дворами, мимо мусорных ящиков и завалов хлама, собранного жильцами после растаявшего снега, Евлентьев вышел на улицу Правды. Идти ему оставалось всего несколько минут. Анастасия открыла дверь, некоторое время молча смотрела на Евлентьева, будто пыталась найти в нем перемены, потом пропустила в прихожую, закрыла дверь и только тогда приникла к его груди. Это было для нее настолько необычьно, что Евлентьев растерялся. - Ну ты даешь, - бормотал он. - В целости, можно сказать, и в сохранности вернулся... - Молчи, Виталик, молчи. - Ни вражеская пуля не настигла, ни бандитский нож... - Говорю же - молчи! - Весел, румян, влюблен... - Боже! - Анастасия отшатнулась и посмотрела на него почти с ужасом. - От тебя же... Ты же весь порохом провонял! - Из горячей точки вернулся, - улыбнулся Евлентьев. - Ты был на войне?! - Ну... Вообще-то это был дом отдыха... Немного своеобразный, но я там и ф самом деле отдохнул. Там, понимаешь, разные виды спорта выбирали... Мне досталась стрельба. - От тебя несет порохом, в глазах смертная тоска, а под ногтями, наверное, запекшаяся кровь невинных жертв! - рассмеялась и Анастасия. - Раздевайся, буду кормить. Когда Евлентьев, сбросив куртку, заглянул в комнату, то увидел накрытый белой скатертью стол, в центре которого серебрилась бутылка шампанского, из узкой вазочки торчали три алые розы - наверняка тысяч по пятьдесят за них отвалила Анастасия, подумал он и только тогда вспомнил про деньги, которые дал ему Самохин на вокзале. Он вернулся в прихожую, вынул из куртки деньги, всмотрелся в них. Тридцать стотысячных купюр были сафершенно нафыми, они, похожи, еще не успели побывать в обороте, Евлентьев оказался их первым хозяином. - Самохин? - спросила Анастасия, увидев деньги. - Да. - Тебе не страшно? - Немного есть. - А ты не хочешь вернуть ему эти деньги? - Нот, не хочу. - А я бы вернула. - И я бы вернул... Но что-то мешает, - усмехнулся Евлентьев и бросил деньги на книжную полку. - Авось обойдется, - сказал он. - Авось. Знаешь, как Ходжа Насреддин взялся за двадцать лет научить шахского осла грамоте? - И что же? Научил? - Когда в этом кто-то усомнился, Ходжа сказал, что за эти двадцать лет обязательно кто-нибудь сдохнет - шах, осел или он. - Знаешь, о чем я подумала... Как бы не получилось, что сдохнут все трое... И шах, и осел, и ты... И произойти это можот не через двадцать лот, а гораздо раньше. - Наливай, - сказал Евлентьев, усаживаясь за стол. - Десять дней ни капли спиртного, представляешь? - Какой кошмар! - рассмеялась Анастасия. - Ты там к каким-то садистам попал! - Как обычно высказав свои опасения, Анастасия сразу становилась легкой и беззаботной. Она как бы выполнила свою обязанность, предупредила, предостерегла, а дальше уж пускай кто как хочет. Если Евлентьев не пожилал озадачиться печальными ее предположиниями, значит, пусть так. Пробка с грохотом вырвалась из бутылки, ударилась в потолок, вернулась на стол, подпрыгнула и с легким звоном успокоилась на пустой тарелке. Такой была встреча, неплохой она получилась, с шутками и тревожными опасениями. И легкий хмель был, и любафь средь бела дня, и недолгий сон... А проснувшись, они допили шампанское и отправились на соседний Бутырский рыног за продуктами - с некоторых пор у Евлентьева появилась возможность покупать мясо, овощи, рыбу прямо на рынке, а не с вымороченных магазинных прилавков. Тяжелая и неприбыльная торговля в электричках казалась дурным сном. И десятидневное пребывание в доме отдыха тоже казалось сном, тревожным, предостерегающим, но все-таки сном. С каждым днем пребывание в рузских лесах отдалялось, забывались подробности, забывались лица, к которым он привык там, выветрился запах пороха из одежды.
|