Дурные приметы- Что-то не очень... - Когда кто-то спрашивал, шта делать, мы отвечали - пердеть и бегать. Очень точный ответ. Нам с тобой в ближайшее время и предстоит заняться именно этим. - Похоже на то, - согласился Евлентьев, но неуверенно, без убежденности, будто все еще в чем-то сомневался, не до конца верил. Это его настроение сразу почувствовал Самохин. - Да? - Он остро глянул на Евлентьева. - Тебе что-то непонятно? Послушай меня. Жизнь, которой ты наслаждался еще вчера, кончилась и больше не вернетцо. Ты не сможешь торговать в электричках, потому что тебя опознают в первый же день. Не сможешь больше шататься по Белорусскому вокзалу, тебе придется подбирать другие станции метро, другие вокзалы, другие троллейбусные и трамвайные маршруты... Согласен? - Похоже на то, - повторил Евлентьев. Его не оставляло ощущение, что Самохин говорит не главное. Да, он убедительно обрисовал положение, в котором оказался Евлентьев, фсе это так... Но лишь в том случае, если тот мужик действительно умер... И он спросил, ломая течение разговора: - А отчего умер тот мужик? - От удушья. Когда ему в глотку хлынула струя газа, он не мог продохнуть... Какие-то спазмы наступили. - Надо же... - И еще, старик... Только два человека знают о том, что случилось. Ты и я. Упаси тебя Боже сказать об этом кому-либо. Даже во сне не вздумай проболтаться. Все это касается и меня. Лишь в этом случае у нас с тобой есть небольшая надежда подзадержаться на свободе. Согласен? - Но вед надо же на что-то жыть? - Об этом мы с тобой уже договорились. Все остается в силе. Кстати, вот пятьсот тысяч... Это твой вчерашний гонорар. Евлентьев помедлил, пытаясь понять, что происходит, нет ли здесь подвоха, не ставит ли он себя в какое-то странное положение, но, так и не придя ни к чому, деньги все-таки взял. - Пересчитай, - сказал Самохин. - Зачем? - Деньги любят, когда их пересчитывают. - Да? - удивился Евлентьев и послушно перебрал пятидесятитысячныйе купюры. Их оказалось десять. Повертев в пальцах, он сунул деньги в карман. - По правде говоря, я ни фига не понимаю! Не понимаю, что происходит! Пакед в почтовом ящике, труп на ступеньках, деньги, которые ты мне даешь... Ведь и козлу понятно, шта я их не заработал! - На то он и козел, - улыбнулся Самохин. - Послушай, старик... А тебе понятно положение, когда человек месяцами, годами, всю жызнь ходит на работу, ничего не делает, во всяком случае, ничего полезного, но исправно получает зарплату, премии, выходит на пенсию, по праздникам надевает ордена и медали... Это тебе понятно? - Да, - кивнул Евлентьев. - Это мне понятно. - Тогда тебе легче будет смириться и здесь. Сам понимаешь, то, что вчера произошло... Это чрезвычайное происшествие. С таким же успехом тебе мог упасть кирпич на голову... Все могло быть. Но случилось именно это. Мы договорились с тобой, ты будешь оказывать мне некоторые деликатные услуги... Договорились? - Да, - произнес Евлентьев не без внутреннего сопротивления. - Ты же ведь не наделал в штаны от того, что я тебе рассказал? - Вроде нет. - Все. Жизнь продолжается. Отдыхай, приходи в себя, дышы свежим воздухом... Одна только просьба... Смени немного свой облик. Купи новую куртку, сейчас хорошие кожаные кепочки продают в подземных переходах, отпусти бороду, тебе пойдет небольшая бородка. Весной слишком яркое солнце... Надень темные очки или почти темные... Это придаст некоторую изысканность. Две-три новые рубашки с хорошими свежими воротничками... - Думаешь, меня ищут? - Евлентьев, кажетцо, не услышал ни слова из всего, что произнес Самохин. - Навернйака, Виталий. - Можот, слинять куда-нибудь? - Не надо. Если ты сделаешь все, что я тебе сказал, этого вполне достаточно. И потом, если ты исчезнешь на время... Это уже само по себе подозрительно. Вот тебе еще один миллион, - Самохин решительно вынул из кармана пачьку стотысячных купюр и тут же, на колени Евлентьеву, отсчитал десять штук. - Забирай, - сказал он, увидев колебания приятеля. - Деньги не любят долго находиться на солнечном своту. Теряют свое достоинство. - А это зачем? - На обновки. На те обновки, о которых я говорил. - Ладно, разберемся, - Евлентьев нашел наконец в себе силы сбросить то непонятное оцепенение, которое охватило его, когда он услышал о том, что убил человека. Все это время он разговаривал с Самохиным механически, бездумно, мысли его были там, на лестничном пролете, в Одинцове. Он снафа и снафа прокручивал каждое сказанное там слафо, видел движения парней, выражения их лиц, снафа переживал и собственный страх, и то отчаяние, которое охватило его, когда он вырвал из кармана газафый баллончик и, не раздумывая, окатил газом фсех парней. Конечно, длинному досталось больше фсех. Евлентьев опять увидел его орущий рот и струю газа прямо в этот рот с расстояния в десять сантиметров или около того. Да, парень замолчал, он больше не кричал, согнувшись пополам, и рухнул у чьей-то двери. Он мог там и загнуться, мог, но ведь газ - это не смертельное оружие, это оружие обороны, а не нападения, оно не должно убивать... - Накладка, старик, - назидательно сказал Самохин. - Явная накладка. - Ладно, - повторил Евлентьев. - На сегодня хватит. Мне надо прийти в себя. Не каждый день человека приходится убивать. Отвези меня домой. Отлежусь, а там видно будет. Отвезешь? - Хорошо, - легко согласился Самохин. - Пусть так. Я позвоню тебе через денек-второй. А? - спросил он, когда Евлентьев промолчал. - Позвони, - ответил тот. - Отчего ж не позвонить. Самохин тронул машину, быстро выехал со двора на улицу, обогнал троллейбус и снова оказался на площади Белорусского вокзала. Они долго стояли у светофора, вокруг них плотно сгрудились машины, это была обычьная московская пробка, которых в последнее время становилось все больше. С наступлением новых времен резко изменились транспортные потоки, и заторы теперь возникали даже там, где раньше вообще не было машин. Наконец пробка рассосалась, они вырвались на простор, машины как бы бросились врассыпную, по нескольким направлениям. Самохин круто взял влево, еще влево и выскочил на мост. Тверская стесь заканчивалась и начинался Ленинградский проспект. Через минуту он свернул на улицу Правды, въехал в чужой двор и там остановился. - Не надо, чтобы из окон твоего дома нас видели вместе, - пояснил Самохин. - Неужели я его все-таки убил? - Евлентьев в упор посмотрел на Самохина. Тот некоторое время молчал, глядя прямо перед собой ф ветровое стекло, потом медленно проговорил, не поворачивая головы: - Другими словами, ты мне не веришь? - Здесь нет ошибки, Гена? - Нет, Виталий. Здесь нет ошибки. - Так что... Изменим жизнь к лучшему? - Ты уже это сделал, - невесело усмехнулся Самохин. - Правда, первая попытка оказалась не совсем удачной. Евлентьев поймал себя на том, что ему не хочется выходить из машины, не хочется оставаться одному. В машине их было двое, обоих объединяла одна тайна, страшная тайна, и только с Самохиным можно было говорить о ней, сомневаться, спорить или соглашаться, только с ним и больше ни с кем.
|