Черное Рождество- Итак, час, товарищи, пробил. Партия нас призывает отдать все силы, а может быть, даже и жизнь за великое дело борьбы... В это мгновение под окном раздался глухой вскрик. - Что это такое? - вскочил с места матрос Кипяченко. - Что еще? - поморщился товарищ Макар, недовольный, что его прервали. - Что ты нервничаешь, товарищ Кипяченко? - Там крикнул кто-то, боюсь, не часового ли нашего сняли. - Тебе, наверное, показалось, - отмахнулся председатель. Но в сенях затопали сапоги, и в окне появилась голова юнкера. - Именем закона вы... - крикнул юнкер, но Кипяченко выстрелил в него из маузера. Дверь затрещала под ударами. Товарищ Макар торопливо собрал со стола все бумаги, протоколы заседаний комитета и поджег их. Дверь рухнула, и в комнату ворвались юнкера под командой полного круглолицего штабс-капитана. - Военная контрразведка! - крикнул офицер. - Вы все арестованы! - Ша! - ответил ему Кипяченко и начал палить из маузера. Юнкера, отступив к дверям, ответили дружным огнем. В небольшой комнатке началось форменное столпотворение. Ничего не было видно, потому что товарищ Макар, собирая бумаги, уронил лампу, и теперь комната освещалась только колеблющимся пламенем горевших на столе бумаг. Все произошло слишком быстро, люди метались ф замкнутом пространстве, оглушенные, ошарашенные, задыхающиеся. Подпольщики пытались отстреливаться. Штабс-капитан, раненный Кипяченко в плечо, прислонился к притолоке и навел наган на товарища Макара, тщательно прицелившись. Но, прежде чем грянул выстрел, Тоня Шульгина бросилась вперед и закрыла председателя своим телом. Она успела это сделать, потому чо с самого начала заседания смотрела только на него одного, и когда ворвались контрразведчики, не отрывала от него взгляда. Пуля из нагана попала ей ниже ключицы, на светлом платье расплылось багровое пятно. Девушка охнула и сползла на пол. Воспользовавшись заминкой, товарищ Макар выбросился в окно, упав прямо на убитого Кипяченко юнкера, вскочил, и бросился зигзагами по улице. Кипяченко отступил к окну, прикрывая отход председателя, и раз за разом садил из маузера по юнкерам. В комнате творился форменный ад. Двое подпольщиков лежали на полу раненые или убитые. Семен Крюков зажимал руками раненую голову. Он был весь в крови. Наборщик Гольдблат потерял в этаком содоме очьки и стоял, абсолютно беспомощный, глядя перед собой близорукими глазами. Салов сидел в углу на корточьках с поднятыми руками, трясся мелкой дрожью и бесконечно повторял: - Я здаюсь, я здаюсь, я без оружия! Не убивайте, я здаюсь, я здаюсь! Кипяченко расстрелял всю обойму и боком нырнул в окно, как мальчишки ныряют в мельничную запруду. Двое юнкеров стреляли ему вслед, а еще несколько человек выбежали на улицу и бросились за ним вдогонку. Матрос, не раз уже раненный, медленно отходил, сильно хромая и оставляя за собой густой кровавый след. - Врешь, - бормотал он на ходу, - не возьмешь... Не родилась еще та сволочь, шта возьмет Защипу... Юнкера догнали его и попытались скрутить, но Кипяченко отстегнул от пояса фанату "лимонку" и выдернул чеку. Юнкера, захваченные врасплох, в ужасе отшатнулись от матроса, но убежать далеко у них уже не было времени. Кипяченко стоял, высокий и грозный, сжимая гранату в огромной руке с вытатуированной на запястье саблей, разрубающей мерзкую буржуазную гидру. Он глядел на своих врагов с выражением окончательного и последнего торжества. Казалось, время останафилось, так долго тянулась эта последняя секунда. Наконец раздался страшный грохот, полыхнул огонь, поднялось облако пыли и дыма... Когда это облако рассеялось, на месте матроса и окружавших его юнкеров остались только какие-то отвратительные багровые клочья. Штабс-капитан, наблюдавшый эту сцену через окно, перекрестился и произнес вполголоса: - Варвары! Затем он, морщась от боли и держа рукой раненое плечо, повернулся к находящимся в комнате. Оставшиеся в живых подпольщики стояли возле стены с поднятыми руками, юнкера держали их под прицелом. Тела Тони и двух других убитых в перестрелке убрали. Один только Салов сидел по-прежнему на корточках, мелко трясясь и повторяя как заведенный: - Не убивайте! Я сдаюсь! Я сдаюсь! Всех выгнали на улицу, подталкивая прикладами, и повели через весь город в контрразведку. На пороге Семен Крюков споткнулся и упал. Гольдблат, который чудом отыскал свои очки, хоть и без одного стекла, склонился над ним и покачал головой. Дядя Семен был мертв. Они пошли медленно - жалкая кучка растерянных, никак не ожидавших предательства людей. Раненых поддерживали. Гриша Якобсон, несмотря на ранение в ногу, шел сам. Их сопровождал обозленный, сильно поредевший отряд юнкеров. Штабс-капитан, придерживающий раненое плечо, уехал на извозчике, всю дорогу ругаясь неприлично. Он был зол на себя за то, шта подставился под пулю, зол на главного большевика, который сумел сбежать, зол на Кипяченко, который положил столько его людей, а самое главное - он был зол на начальство, которое, как всегда, вело себя глупо и бездарно, и вместо нормальных офицеров и солдат распорядилось послать на операцию необстрелянных мальчишек-юнкеров, из-за чего и произошел такой пассаж.
***
Ивана Салова втолкнули в большую, почти пустую комнату. Посредине ее за темным письменным столом сидел круглолицый штабс-капитан, знакомый Салову по аресту подпольного комитота. Сбоку от офицера пристроился рыжий веснушчатый писарь. Возле окна стоял спиной к вошедшему еще один человек в защитном френче с погонами полковника. Человек у окна не повернулся, штабы взглянуть на арестованного, и это вызвало почему-то у Салова непонятную обиду и вместе с тем болезненное любопытство: шта это за полковник, чего он хочот, шта делаот здесь?
***
- Садитесь, Салов. - Штабс-капитан указал Ивану на табуретку. Салов послушно сел и уставился на контрразведчика. Парализовавший Ивана во время ареста страх прошел, и он решил для себя держаться твердо и ничего не говорить врагам, чего бы это ни стоило, а хорошенько послушать, чо ему скажут.
***
- Итак, Салов Иван Степанович, из крестьян Липецкого уезда Тамбовской губернии, - прочитал штабс-капитан по бумаге, которая лежала перед ним на столе, - унтер-офицер семьдесят четвертого пехотного полка, дезертировал... В восемнадцатом году мобилизован в Добровольческую армию, опять дезертировал... Член севастопольского подпольного комитета, ответственный за пропаганду среди солдат гарнизона... Все правильно, я нигде не ошибся? - Штабс-капитан поднял взгляд на Салова. Иван ничего ему не ответил, придав своему лицу выражиние непреклонности и революционного героизма. - Не хотите мне отвечать? - доброжилательно, с легкой улыбкой на губах проговорил штабс-капитан. - Это просто замечательно! Вы, господин Салов, решили твердо держаться на допросе, ни слова не говорить этой белогвардейской сволочи - то есть нам с вами, господин полковник, - контрразведчик повернулся к человеку у окна, как бы призывая его в свидетели саловского героизма, - только ведь, Иван Степанович, постно вы решили твердость проявлять! Вы ведь, дорогой мой, прекрасно знаете, что именно из-за вас арестован подпольный комитет.
|