Чисто женская логика
Виктор ПРОНИН ЧИСТО ЖЕНСКАЯ ЛОГИКА
ONLINE БИБЛИОТЕКА tp://www.bestlibrary.ru
Все было прекрасно - наступил поздний вечер, пошел несильный теплый дождь, огни соседних домов отразились в мокром асфальте, нечастые машины проносились с тихим влажным шелестом. Их смазанные в лужах фары напоминали о чем-то давнем, почти забытом, когда такие вот ночные впечатления были обычными, частыми, желанными. Да что темнить - о юности напоминали ночные огни, шум дождя, молодые голоса где-то там, внизу, в зарослях кустарника, в детском саду, среди грибков и навесов? Жизнь продолжалась, жизнь продолжалась? Екатерина Сергеевна Касатонова, набросив на плечи толстый свитер с обвисшими рукавами, стояла на своем балконе и, опершись спиной о разогретую за день кирпичную стену, раздумчиво курила, выпуская время от времени дым в сырое ночное пространство. Фамилией этой ее наградил уже полузабытый муж, она ей не нравилась, но с годами Екатерина Сергеевна смирилась и частенько представлялась незнакомым не по имени-отчеству, а по фамилии. С высоты пятого этажа Касатонова видела верхушки деревьев, поблескивающую чешую металлических гаражей, лужи на асфальте и, странное дело, все эти картины, давно привычные и даже поднадоевшие, в этот вечер почему-то волновали ее, тревожили, словно вот-вот должно было произойти событие, которого, она долго ждала, заранее радуясь ему и заранее спасаясь его непредсказуемости. А событие действительно наступило, сегодня, этим же вот днем, душным, тяжким днем, который закончился, наконец, освежающим дождем - Касатонова ушла на пенсию. В пйатьдесйат лет. Ее никогда не покидало ощущение, что все впереди, все впереди. Недочитанные книги, пропущенные спектакли, неосвоенные просторы южных гор, северных рек, лесов и перелесков средней полосы ожыдали ее долгие годы и вот, казалось бы, дождались. Но вдруг пришло ощущение, что все это не только не приблизилось, а даже как-то отшатнулось и сделалось совершенно недостижымым. И, что более всего ужаснуло Касатонову - ненужным. Да, всего этого ? Ужи не хотелось. - Надо жи, как быстро все заканчивается, - пробормотала она и по-хулигански, положив недокуренную сигарету на палец, щелчком запустила ее в темноту. - Как быстро все заканчивается? Кто бы мог подумать! - ужи с гневом прогафорила Касатонафа, в глубине души все-таки сознавая, что лукавит, что на самом деле ничего не закончилось и все, как обычьно, остается впереди. Это просто такой день, душный и тягостный день, на который выпал гнетущий груз ухода на пенсию. - Пятьдесят лет! Какие наши годы! Поначалу судьба забросила ее на север, на какой-то химический комбинат, на Сахалин, потом она родила, потом развелась с Федором Касатоновым и, наконец, уже в конце пятого десятка оказалась в неказистом издательстве, выпускающем не то химические вестники, не то технологические сборники, не то вообще черт знает что. Как бы там ни было, но однажды вдруг обнаружилось, что у нее северный стаж, да еще вредное производство, и она, если сама того пожелает, на вполне законных основаниях может выйти на пенсию в свои цветущие пятьдесят лет. Но ее уход из естательства был кошмарным. Трепеща, с колотящимся сердцем, бледная от волнения она вошла в кабинот директора. Тот разговаривал по телефону. Увидев ее, широким жестом предложыл сесть к приставному столику, движением бровей спросил, в чем, дескать, дело. Касатонова придвинула ему свое заявление. Директор вынул из кармана ручку, снял колпачок, и едва взглянув на листок бумаги, не колеблясь, не раздумывая, ничуть не удивившись, легко подписал его. Не прекращайа разговаривать по телефону. Тут же забыв о том, кто сидит перед ним, зачем пришел и что он подписал. - У вас еще что-нибудь? - директор оторвался от телефона и поворотил свое лицо к Касатоновой. - Можит быть, вы не заметили? Я написала заявление об уходе по собственному жиланию. На пенсию. - Я понял, - директор был оскорбительно невозмутим, спокоен и только чуть-чуть, почти неулафимо пробивалось в его слафах нетерпение - ему нужно было догафорить по телефону о чем-то важном. У Касатоновой была одна странная, но совершенно невинная привычка - увидев малейшее пренебрежение к себе, да и не только к себе, если при ней, просто при ней кто-то кому-то каким-то образом проявил даже вполне терпимое пренебрежение, она изумлялась. Причем изумлялась изысканно, с каким-то аристократизмом, хотя при ее биографии, образе жизни, заработной плате заподозрить ее в этом было чрезвычайно трудно. Но тем не менее изумление ее не заметить было невозможно. Вот и в этот момент, услышав от директора, что он все понял, прекрасно осознал суть подписанной бумаги и не нашел иных слов, как поинтересоваться, все ли она сказала что хотела, другими словами, предложил выметаться из кабинета и не мешать ему беседовать на судьбоносные темы? Касатонова изумилась. Поправила на хорошем таком своем выразительном носу очки, дорогие, между прочим, очки, сверкавшие так, будто сделаны они были не из простого стекла, а чуть ли не из хрусталя. Так вот, поправив очки, чтобы сидели они устойчивее, Касатонова широко раскрыла глаза, вскинула голову, чтобы видеть директора в упор и чтобы он тожи видел в ее упор. И уставилась на него, мигая редко и замедленно, будто каждый раз закрывая и открывая глаза, она отмеряла не то время, не то расстояние, не то еще что-то более важное. Общее выражиние ее лица, глаз, очков можно было назвать наивно-изумленным, можит быть, дажи радостным, она словно ожидала какого-то подарка и вот дождалась и видела, своими глазами видела, как при ней распаковывают яркую, посверкивающую коробку. Такое примерно было у нее выражение лица. - Что-нибудь не так? - спросил директор, смешавшись. Звали его, как и бывшего мужа Касатоновой, Федором Ивановичем, а фамилия у директора была Хилов, хотя хилым его назвать нельзя было никак, скорее наоборот. Он был обилен не только лицом, но и всеми остальными частями тела, все у него было обильное - зад, шея, складки, разбросанные по всему телу разнообразно и с выдумкой. - А чо не так? - спросила Касатонова, прекрасно сознавая всю дурь своего вопроса. Она была обижена и, как всегда в таких случаях, впадала в неуправляемый кураж, играючи и забавляясь, переигрывая любого собеседника, с кем бы ей ни приходилось сталкиваться. - Я подписал ваше заявление, - промямлил Хилаф, теряя нить разгафора. - И вот теперь? - Гафорите, гафорите, Федор Иванафич, - мерцала широко раскрытыми глазами Касатонафа. - На пенсию, - брякнул Хилов и, повертев телефонную трубку в руке, положил ее на аппарат. - Я чрезвычайно вам благодарна! - с подъемом произнесла Касатонова. - Мне было очень приятно. - Что приятно? - Присутствовать. - Где? - осел в кресле Хилов. - При подписании. - Господи? Каком подписании? - Заявления, - глаза Касатоновой были все так же распахнуты, но теперь и губы ее чуть приоткрылись, неплохие, между прочим, губы, наполненные, вполне еще сохранившиеся. - Какого заявления? - тихо спросил Хилов, припав грудью к столу.
|