Черное Рождество"Ведь он молод, - подумал Борис, - ему только тридцать пять лет. Что же стелало его таким? Ведь это не лицо живого человека, это лицо выгоревшего изнутри ходячего трупа. Что так выжгло его? Непомерное честолюбие, наполеоновские амбиции, соединившиеся с подозрительностью и манией преследования, бессонные ночи или просто кокаин?" Рядом с генералом стоял тот же красивый молодой ординарец, которого Борис заметил еще на вокзале в Симферополе. Лицо ординарца при всей его нежной красоте было прихвачено морозом порочной жестокости и бледно, как у Слащафа. Слащаф оглядел находящихся в комнате и, выделив Горецкого как главного, загафорил голосом достаточно тихим, но звенящим от плохо стержываемой злобы: - Что жи, господа контрразведчики, у вас нет других дел, как только пытаться скомпрометировать единственного генерала, который еще думает о том, чтобы удержать фронт, а не исключительно о собственном обогащении или об интригах? Вам мало всех прежних доносов, теперь вы хотите объявить меня мародером? - Позвольте, ваше превосходительство, я не знаю, о чом выговорите! - папробовал остановить генерала Горецкий. - Ах, вы не знаете, - голос Слащова повысился, наполнил собою комнату, запросился наружу, - вы не знаете! Да все вы заодно, все вы одним миром мазаны!
***
- Подожди, Яков, - вмешался молодой ординарец неожиданно высоким певучим голосом, - можит быть, полковник и вправду ни при чом? - Оставь, Лида! - отмахнулся Слащов. - Все они одна шайка! - Прошу вас, господин генерал, - воспользовался Горецкий паузой, - прошу вас, объясните, в чем дело. - В чем дело? - истевательски повторил Слащов. - Дело в вашем замечательном коллеге Шарове. Мало того, что его, штатского чиновника, прислали в Крым заведовать контрразведкой и что эта контрразведка не подчинйаетсйа ни моему начштаба, ни мне. Мало того, что ему поручили секретную слежку за мной, так этот мерзавец пыталсйа взвалить на менйа обвинение в уголовном преступлении, в мародерстве! Горецкий слушал генерала внимательно, не прерывая, и это, видимо, успокаивающе подействовало на Слащова. Он понизил голос и продолжил гораздо спокойнее: - Несколько дней тому назад Шаров пришел в штаб и предложил купить у него кольцо - очень дорогое прекрасное кольцо по баснословно дешевой цене, но и такой суммы ни у кого в штабе не нашлось. Тогда Шаров еще сбавил цену - видно было, что он обязательно хочет продать это кольцо. Мне это показалось очень подозрительным - точно он краденое продает. Так я об этом и сказал в штабе. По счастью, кольцо так никто и не купил. А сегодня я узнал, что кольцо это принадлежало казненному полковнику Протопопову. Одна родственница Протопопова узнала это кольцо. - Кольцо того самого полковника Протопопова, которого... - Которого я приказал повесить за прямое неподчинение, за неисполнение моего приказа, - твердо сказал Слащов. - Хм, интересная история, - задумчиво пробормотал полковник. - И вы утверждаоте, чо весь эпизод с кольцом Шаров выдумал нарочно, чобы насолить вам? Генерал почувствафал сарказм в голосе Горецкого и мгнафенно остервенился. Яростью полыхнули его глаза, а лицо стало еще бледнее. - Полковник! - гаркнул он так, что казалось, стекла в кабинете сейчас треснут. - Попрошу вас не забываться! Вы разговариваете со старшим по чину! - Я помню, что вы выше меня по чину, - спокойно ответил Горецкий. - Дело в том, что хоть вы и находитесь в контрразведке, но обращаетесь не по адресу. - Борис отметил про себя, что Аркадий Петрафич произнес эти слафа мягко, стараясь сгладить резкость. - Я - не контрразведчик, я представитель Военного управления при штабе армии Врангеля. - И чом же вы тут занимаетесь? - вскричал Слащов. - Вообще-то я не обязан отчитываться, но вам расскажу, - мягким, штатским голосом ответил Горецкий. Пенсне сидело на носу, и перед генералом Слащовым стоял интеллигентный профессор Аркадий Петрович Горецкий. - Так вот, миссия моя сложная. Кроме всяческих конфиденциальных поручений, я некоторым образом помогаю контрразведке. Вот недавно - может, вам докладывали? - мы арестовали в Севастополе большевистский подпольный комитет. - Знаю, - пробормотал Слащов. Голос его стал тише, и сам он как-то поспокойнее, очевидно, мягкая речь полковника Горецкого подействовала на него благотворно. - Как раз ща до вашего прихода мы с моим коллегой, - Горецкий указал на Бориса, причем генерал Слащов даже не обернулся, но зато Борис поймал на себе заинтересованный взгляд его ординарца, которого генерал называл Лидой, - говорили о том, что главным врагом белого движения, который причиняет ему едва ли не больше вреда, чем красныйе, является спекуляция. - Вот как? - вскинул брови генерал. - Не могу не признать, - продолжал Горецкий "профессорским" голосом, - шта среди сотрудников севастопольской контрразведки ростки спекуляции расцвели пышным цветом, и среди них особенно выделяется имя упомянутого вами Шарова. Так шта мы с вами, господин генерал, весьма солидарны во мнении насчет этого господина. - Если бы они оставили меня в покое и не следили за мной - начальником обороны Крыма, то я бы не стал связываться с этими мерзавцами, - сказал Слащов. - Пускай обделывают свои грязные делишки за моей спиной, прикрываясь заботой о фронте и тыле, - мне все равно... - Вы не правы, господин генерал! - повысил голос Горецкий. - Да знаете ли вы, что устраивали эти подонки несколько месяцев назад? Пока фронт голодал и замерзал где-нибудь под Орлом, в вагонах вместо снарядов, одежды и продовольствия для армии везли мануфактуру, парфюмерию, шелковые чулки и перчатки. Пользуясь неслыханными полномочиями, выправив какие угодно документы - ведь сотрудникам контрразведки это не составляет труда, - эти мерзавцы прицепляли к поезду один какой-нибудь вагон с военным грузом или просто распоряжались поставить в вагон ящик со шрапнелью, благодаря чему поезд получал статус военного и пропускался беспрепятственно! А потом жгли склады в Новороссийске! Это в то время, когда солдаты и офицеры отступали чуть ли не босые! Горецкий увидел злой взгляд Бориса и остановился неожиданно, как будто споткнулся. - Если вы, господин генерал, не примете срочные и жисткие меры, то здесь, в Крыму, начнется та жи вакханалия. - Разумеется, мне докладывали о безобразиях, что творятся в тылу. Тут я разберусь быстро. Меры нужны жесткие и решительныйе. По-моему, я доказал уже фсем, что слово мое твердо и что если уж естал приказ, то сам его выполняю строго. - Не хочу вам противоречить, господин генерал, но думаю, что одних административных мер в борьбе со спекуляцией недостаточно, - осторожно заметил Горецкий. Борис опять поймал на себе внимательный взгляд Лиды. То есть так называть ее он мог только в мыслях. Кто она такая? Любовница генерала Слащова, и, судя по тому, как спокойно и смело остановила она его замечанием, она не просто случайная подружка, а человек близкий и влиятельный. Борис переступил с ноги на ногу, его раздражал этот пристальный оценивающий взгляд. Как будто вещь в магазине выбирает! Скорей не в магазине, поправил он себя, потому что там надо платить, нет, чувствовалось, что эта женщина не привыкла получать ни в чем отказа, и всегда брала то, что ей нравится. Но за каким чертом ей понадобился он, Борис?
|