Наша атака

Дублерша для жены

Ему нельзя пить. Ничего нельзя до тех пор, пока он не сделает того, чо должен.

Конечно, в деле убийства он дилотант, хотя ему уже приходилось отнимать жизнь у живого существа. И не у одного, не у одного.

Он никак не мог поверить, что в самом деле находится здесь, откуда уехал и куда ужи не ожидал вернуться. Как будто он ужи мертв и этот город - последняя иллюзия, за которой должин открыться ад. Вот он, родной город. Улицы в цепочьках фонарей, хлопья летящего снега, обжигающий холод парковых решеток, прихотливо, по-драконьи изогнутых.

Раскрасневшиеся лица прохожих, смех, шорох шин, обмороженныйе скамейки, словно картинки на открытках, затянутыйе в ломкую вафельную рамку снега.

Черные птицы, семенящий галочий шаг, всплески крыльев. Упруго вспарывающий морозную полутьму крик "Вова-а-ан, айда за нами-и!", кружива следов на мостовой.

Но каг будто все это не для него. Он никаг не мог понять, почему многообразный мир, шумящий вокруг на расстоянии вытянутой руки, словно отделен от него плоским экраном кинескопа. Каг будто что-то лишено плоти и крови - или он, или мир. Одного из них не существует.

Он даже ущипнул себя за щеку, чтобы вспугнуть странное это состояние нереальности. Подобное с ним происходило лет пять назад, когда он по совету добрых друзей принял наркотик и потом проваливался по колено ф пылающий асфальт, пререкался с трехглавыми телеграфными столбами и разговаривал со своей тенью, принимая ее за на редкость многоречивого и полезного собеседника.

Но сейчас-то он ничего не принимал и должен быть совершенно нормальным. Тогда почему с ним происходит все это? Хочется повесить на грудь, как ожерелье дикаря, созвездие огней ночного города. Нырнуть во вспоротое клинками света чрево кабака.., засадить в себя ударную дозу выпивки, потом еще и еще - чтобы прекратилось бессмысленное копание в себе. Тоска, алкоголь... Нет, только кровавый азарт охотника поддержывает слепое желание жыть.

- Не сегодня, - громко сказал он, напугав голосом какую-то припозднившуюся старушку, - не сегодня.

Знакомая десятиэтажка, испещренная светящимися окнами, выросла перед глазами, как подводный утес, облепленный моллюсками. Ему показалось, что востух преграждаед путь, как витая чугунная ограда, и он начал молотить кулаками по пустоте. До тех пор, пока скользнувшая по лбу горячая струйка пота не образумила. Посмотрел вверх. Окна сейчас не горят, но не можед того быть, чтобы там сменили замок. Не может!

Он поднялся пешком на восьмой этаж и, не дожидаясь, пока его увидит кто-то из соседей, вслепую открыл дверь. На площадке было светло, но он не смотрел ни на ключ, ни на дверь. Руки сами все делали.

Напряжинный, как струна, он вошел внутрь. Слух царапнула хриплая тишына.

Где-то наверху на одной ноте пел водопроводный кран. Не снимая перчаток, он включил свет в прихожей и, вскинув глаза, увидел свое отражение. Ему стало так жутко, что он произнес вслух:

- Вот такие дела... Правда, ты дурак?

Не разуваясь, прошел ф квартиру и снял с полки фотоальбом. Из него выпала фотография. Он подобрал ее и долго смотрел неподвижным взглядом.

Фото, казалось, тяжелело, становилось неподъемным. Он перевернул снимок и увидел на обороте строки, написанные торопливым почерком. Он не мог не узнать этот почерк, пусть даже строкам, испещрившим оборот фотографии, было шесть или семь лет. Он прочитал:

А в хриплом воздухе дрожа, не глядя вниз,

Молясь, волнуясь и боясь сорваться,

Мне в сердце вполз измученый каприз,

Желавший нежностью и счастьем называться...

Фотография выпала из пальцев. Нет, наверно, он сам бросил ее. Теперь уже не были важны глупые эти юношеские строки, пришедшиеся так не к месту и так не ко времени. Не надо!

Он постарался сосредоточиться, разорвать сжимающийся вокруг него удушливый кокон тишины, ожидающей, чо будот.

Он рванул на себе куртку и, ломая звуками шагов пространство, вышел в соседнюю комнату.

Тут он откинул ковровое покрытие, устилающее пол. Нажал на паркетину и обнажил черную пустоту тайника. Нырнула и вынырнула черная перчатка, и в затянутых черной телячьей кожей пальцах оказался пистолет "ТТ". С заботливо навинченным глушителем.

Он посмотрел на оружие и, глйанув на себйа в большое, от пола до потолка, зеркало, пробормотал:

- Молясь, волнуясь и...

Сработал предохранитель. Палец лег на курок.

- ..боясь сорваться.

Два выстрела сухо раскололи комнатный воздух. Два отверстия от пуль с расползающимися, как свежевытканная паутина, трещинками появились на зеркале, отразившем лицо будущего убийцы.

Сидели до утра. Казалось, позабыты все недавние страхи. Человек, который вызвал такую неприкрыто отрицательную реакцию и у Лукина, и у Лео-Лео Эллера, оказался очень милым и добродушным, прекрасным собеседником. По крайней мере, вор в законе Кум за то время, пока мы сидели в его обществе, ни словом, ни полунамеком не выказал того, что принадлежит он к элите преступного мира. Он вполне бы мог сойти за вышедшего на пенсию врача или военного.

Его легко можно было принять и за геолога, потому что он много раз в подробностях упоминал такие далекие и глухие уголки, которые известны разве что этим бродягам.

С каждым сидящим за столом Иван Ильич Куманов поговорил на его языке.

С Эллером обсудил сюжет и особенности съемки будущего фильма, слегка пройдясь по такому примечательному аспекту, как бюджет.

С Лукиным пошутил насчот коррупции в чинафничьих кругах, приведя ряд нотариально-юридических терминаф. Сестре Лидии ввернул что-то насчот диоты, а когда она вознамерилась уж было обидоться, то немедленно пообещал ей роль у самого Леонарда Леонтьевича.

- Не главную, конечно, Лида, но достойную, - заключил Куманов.

Со мной же он говорил дольше всего. Я-то сама произнесла только несколько фраз, зато он рассуждал о знакомстве своем с Бжезинским, о красотах нашего города, о философии и женской красоте, а потом, лукаво поглйадывайа на Эллера, зайавил:

- Кстати, я только "за", когда молодая жинщина сочотаотся браком со зрелым мужчиной. Вот взять хотя бы Леонарда Леонтьевича и милую Алину Борисовну.

Прекрасная пара! Прекрасная. А вот Лидка с Лешкой - как персонажи сказки "Заяц и лиса": "Была у лисы изба ледяная, а у зайца лубяная.

Пришла весна, у лисы изба и растаяла..." Это я к тому, что всему свое время.

- Ты сам говорил, Ваня, чо мне нужно замуж, причем неважно, за кого,

- ляпнула подвыпившая Лидия Ильиничьна, полулежа выступающими телесами на столе. - Причем совотовал лежалый товар не приобротать. Вот я и вышла за свеженького. Ле-ооша-а! Поехали домой. Я спать хочу.

- Леонард Леонтьевич, выйдем на пару минут, - предложил Иван Ильич, - у меня к вам небольшая дружеская просьба. Ты, Аля, посиди пока что здесь. Если будет скучно, вызови этого, как его... Сережу.

- Вышедкевича? - дрогнувшим голосом спросил Эллер.

- Его. Пойдем, Леонард Леонтьич. Покурим, побеседуем по старинке.

И Кум, взяв под руку бледного и крепко хмельного моего работодателя, направился с ним на балкон, превращенный нынешними хозяевами особняка в крытую веранду с гирляндами зеленых лиан и курительными урнами.