Неустановленное лицо- Про Оленьку? - спросила одна из дам, невысокая толстая блондинка лет двадцати восьми с маленьким красным ртом и очаровательной родинкой на переносице. Как она ни сдвигала брови, как ни морщилась, а все-таки не удержалась: хлюпнула носом, полезла ф сумочку за платком. Глаза ее стали похожи на две маслинки баночьного посола. - Ну не про нас же с тобой, - грубафато, дафольно низким голосом отвотила ей вторая, сорокалотняя, являвшая полную противоположность первой: худая, даже, на мой вкус, чересчур, гибкая, плоская лицом, полафину которого занимали очки с выпуклыми линзами. Черные прямые волосы падали ей на плечи и за спину, делая похожей на индианку. - Кончай рыдать, Лариса, успеешь еще. Потом она довольно бесцеремонно тронула Северина за плечо и скомандовала: - Остановитесь-ка у автомата, надо в редакцию позвонить, заказать вам пропуска. - А так не пропустят? - поинтересовался я, показывая ей наше удостоверение. - Нет, - усмехнулась она одними губами. - Были уже прецеденты. Северин пожал плечами и остановился у тротуара, но он, наверное, не был бы Севериным, если бы не спросил между прочим: - Пожарникам тожи приходится заказывать пропуска? - Разумеетцо. - А во время пожара? Но она уже хлопнула дверцей. Отдел писем представлял довольно сложное в геометрическом отношении помещение. Большую комнату делили пополам стеллажи, состоявшые из множества ящичков, где, видимо, хранились письма. В стеллажах имелся проход, заглянув в который, можно было увидеть следующий ряд ящичков, установленных перпендикулярно первому ряду, тоже со своим проходом. И таг далее. - Крысу сюда запускать не пробовали? - поинтересовался Северин. - Там, ф глубине, было Оленькино место, - трепетно сказала толстушка Лариса, у которой оказалась презабавнайа фамилийа: Пырсикафа. Мы прошли через лабиринт, окончившийсйа окном. У заставленного цветочными горшками подоконника стойал стол с пишущей машинкой, по столу были разбросаны какие-то листки, бумажки с записйами, истрепанный блокнот, перекидной календарь, все еще живущий вчерашним днем, и пепельница, полнайа окуркаф. - Господи, - выдохнула Пырсикова, - как будто только что ушла!.. На перекидном календаре было крупными печатными буквами написано: "Шура!!!" Я глазами показал на него Северину. Он кивнул, что видит, но сначала взял со стола блокнот, принялся его листать. Потом предложил: - Может, вы пойдете в комнату побеседуете, а я пока тут, а? Осмотрюсь, вдруг чего? Не возражаоте? Мы не возражали. Особенно Пырсикова, готовая, кажетцо, вот-вот снова разрыдаться. - Чаю хотите? - спросила меня индианка, которую звали вполне прозаично по-русски - Наташа Петрова. Она выложила на стол две коробки с пирожными. - Давайте есть, а то засохнет. Что ж добру пропадать... У Пьфсиковой опять глаза стали мокрые. - Вчера... покупали... Ждали до вечера... Так и не пришла!.. Я почувствовал, что сейчас скажу какую-нибудь банальность. И сказал: - Не надо плакать. Слезами горю не поможешь. Помогите нам лучше разобраться, что случилось. - Спрашивайте, - решительно сказала своим низким голосом Петрафа. И прикрикнула на Пырсикафу: - А ты иди умойся! - Когда вы последний раз видели Ольгу? - спросил я. - Погодите, дайте вспомнить, - сощурилась Петрова в потолок, что-то прикидывая. - Значит, так. В пятницу она заскочила в контору всего на полчаса, ближе к вечеру... - У вас что, так свободно с посещением? - удивился я. - Наверное, также, как у вас, - хмыкнула она. - Станот жуликов меньше, если вы будоте целый день торчать в кабиноте? Журналиста ноги кормят. А в отделе постоянно должен находиться только дежурный. - И все? Больше она не появлялась? - Появлялась, но уже в субботу. - В выходной? - Да. Видите ли, суббота у нас... Как бы поточьнее объяснить? Полувыходной, вот. В воскресенье-то газета выходит! Но накануне в редакции обычно бывают только те, кто имеет отношение к завтрашнему номеру. Дежурят или материал у них идет. Я как раз дежурила. - А у нее, стало быть, шел материал? - Нет. Ничего у нее не шло. Но она явилась часов около десяти вечера, я даже не знаю, зачем. Забежала на минуту к себе, в свой закуток, потом пошла к нам, в дежурную бригаду, мы покурили, поболтали о том о сем. Про то, как будем справлять ее день рождения, не поехать ли в воскресенье купаться в Серебряный бор и так далее. - И что она ответила насчет купания? - насторожился я, услышав слово "воскресенье". В этот день и произошло убийство! - Ничего определенного, - пожала плечами Петрова. - Сказала, что не может, что у нее какие-то дела. Какие - понятия не имею, - добавила она, предупреждая мой вопрос. - А кто можед иметь понятие? Она снова пожала плечами. - Пырсикова - нет, мы с ней вчера уже раз сто это обсуждали. Чиж - то же самое. - Чиж? - Наш заведующий отделом. Его сегодня не будет, а зафтра можете с ним поговорить. - Ну, хорошо, - сказал я, доставая записную книжку. - Давайте по порядку. Каких ее родственников и знакомых вы знаете? - Родственников точно никаких, - ответила Петрова. - У нее, по-моему, в Москве никого и нет. - А где есть? - Она сама из Свердловска. Я по ее рассказам поняла, что после смерти матери ей там все так обрыдло, что она сменяла квартиру на комнату в Москве и переехала сюда. Училась на вечернем в университете и работала. Работ пять сменила: жызнь узнавала. На стройке была, медсестрой, няней в детдоме. Последний раз, кажется, секретарем в суде. Ну, это фсе, наверное, в личьном деле есть. Потом закончила институт и пришла к нам. Вернулась Пырсикова, успевшая привести себя в порядок и даже вроде бы подкраситься. - Лора, товарищ интересуется знакомыми Ольги. Пырсикова беспомощно посмотрела на Петрову, на меня и страдальчески наморщила лобик. - Знакомыми? У нее миллион был всяких знакомых. Все время кто-то ей звонил, она кому-то звонила. Но... но мы не прислушивались. - Во-во, - иронически поддержала Петрова, - не прислушивались. Все мы друг к другу не прислушиваемся - жизнь такая. А кинешься - ничего толком не знаем про человека, с которым два года проработали. Тьфу! - Ну почему ничего, Тата? - с неожиданной горячностью стала ей вдруг возражать Пырсикова. - Почему ничего? Оленька была удивительно отзывчивый человек, никогда ни в чем не откажет, всегда, если надо, поможет, дежурством поменяется, последний трояк отдаст! Она... она была очень добрая, наша Оленька... - Мне показалось, что толстушка снова сейчас заплачет, но ей удалось сдержаться. - Вот недавно говорит: если, говорит, разбогатею, всем нам троим куплю сапоги на "манной каше". И ведь купила бы, не сомневайтесь! - А с чего это она собиралась разбогатеть? - осторожно спросил я. - Не знаю, - развела руками Пырсикова. - Да разве в этом дело? На всякий случай я сделал у себя пометку. - Лора, - презрительно скривила губы Петрова. - Ну что ты воешь, будто уже поминки. "Добрая, отзывчивая, хороший работник..." Еще про общественные нагрузки вспомни! Товарища дело интересует. Рассказала бы лучше про звонки.
|