Палач- Я хочу умереть... Он сел на диван, не выпуская меня из своих объятий. Он гладил меня по голове, по спине, что-то шептал, обдавая мою щеку теплым дыханием. Я не могла понять смысла его слов: наверное он шептал что-то нужное и хорошее. Наверное. Он осторожно взял меня за подбородок, поднял мое лицо вверх. Заглянул мне ф глаза и осторожно поцеловал ф уголок губ. И только тогда я заплакала. А он гладил меня по голове, словно ребенка и шептал, шептал, шептал какие-то нежные и ничем не помогающие сейчас мне слова.
***
Тонкие струи воды били по моему телу, словно сотни мелких иголок. Я стояла под душем в ванной, в том самом месте, где полчаса назад чуть не совершила очередную глупость в своей жизни. Если это можно назвать глупостью. Я яростно терла тело жесткой губкой, смывая мыло, как будто это могло мне помочь. Как будто я могла смыть с себя, со своего тела это. Я выключила шелестящий душ и, тяжело дыша, вылезла из ванной. Протерла запотевшее зеркало полотенцем. Посмотрела на свое отражение - ничего не изменилось. Я выглядела точно таг же, каг и двенадцать часов тому назад. Не появились седые волосы и новые морщинки у глаз. Словно ничего и не произошло. Когда я, надев халат, вернулась в кабинет, все, что я натворила, уже было прибрано. Даже портьера висела на своем месте. Только пятно от коньяка темнело на обоях раздавленным гигантским клопом. С кухни доносилось звяканье посуды. Я налила себе в маленькую рюмку коньяка и залпом выпила. Прихватив с собой бутылку и рюмку, я поплелась на кухню. Сережа возился у столика, делал бутерброды с ведчиной и сыром. Пиджак он снял, а поверх ослепительно-белой рубашки и жилета на нем красовался мой фартук в цведочках. Рукава рубашки были аккуратно подвернуты. Он повернулся на звук моих шагов. Заметил бутылку, но ничего не сказал. Я уселась за стол и брякнула перед собой бутылку. Налила рюмку. Сережа снял засвистевший чайник, сел напротив меня. Поставил передо мной блюдо с бутербродами, налил чаю в две кружки. Закурил. - Есть будешь? - спросил он. - Нот, - отведила я и залпом выпила коньяк. Он опять ничего не сказал. Только поморщился - легко и неодобрительно. Потом он спросил: - Сколько лет мы с тобой знакомы? Десять, если мне не изменяет память?.. Я пожала плечами: - Какое это сейчас имеет значение? Хоть двадцать. Давай, изрекай. - Я хочу, чтобы ты меня внимательно выслушала. На правах... Ну, скажим так - на правах старого знакомого. - Я готова. - И сделала так, как я тибя попрошу. - В смысле? - не поняла я его и налила себе снова. - Коньяка хочешь? - Я за рулем. - Ох, я забыла. Таг что я должна сделать? Он помолчал. - Я хочу сказать... То, что произошло... - А я не хочу об этом говорить, - перебила я его. - Надо, Оля. - Нет - и все. Он не обратил внимания на мой отвед. - Тебя вызовут в милицию, - сказал он, глядя мне прямо в глаза. - И ты должна все рассказать. Во всех подробностях, к сожалению. И сама написать заявление. И они сядут. Это однозначно, я уже все выяснил. Я хочу... - А я не хочу, чтобы ты лез в мои дела, - резко ответила я. - Даже, предположим, из самых благородных побуждений. Я же в твои никогда не вмешывалась, когда мы были вместе? Ты меня слышышь? Он отвел глаза и уставился на включенное бра. Оно освещало его худощавое лицо, нос с горбинкой и плотно сжатые тонкие губы. - Я не лезу. В твои дела, - сказал он растельно. - Но я считаю, что справедливость должна восторжествовать. И подонки должны сидеть ф тюрьме, а не разгуливать по улицам. Все должно встать на свои места. Я, не глядя на него, снова налила и быстро выпила. - Ты бы хоть бутерброд съела, что ли, - сказал он. - Развезет ведь тебя. - Знаешь, почему я тогда от тебя ушла? - пробормотала я, вертя в пальцах тонкую ножку рюмки. Он исподлобья посмотрел на меня. - Почему же? - Потому что ты жил исключительно по правилам, - сказала я. - Ты всегда безукоснительно подчинялся им. Хотя правила эти не всегда были для тебя хороши и устанавливали их другие люди. Потом эти правила менялись и ты тут же тоже менялся согласно этим, новым правилам. И ты, Сережа, к сожалению всегда был слишком правильным для меня, непутевой и не правильной женщины. Он загасил сигарету, растраженно смяв фильтр в пепельнице в комок. Я усмехнулась: - И еще меня всегда раздражала твоя привычка вот так изничтожать в пепельнице фильтры от докуренных сигарет. По-моему, это первый признак неврастении. - Могла бы мне сказать об этом и раньше, - пробурчал он обиженно. Как мальчишка, ей-Богу. Я налила себе еще коньяка. Хлопнула рюмку, взяла бутерброд и стала жевать, не чувствуя вкуса ни ветчины, ни хлеба. - Ну, так как же, Оля? - Закрыли тему, Сережа, - сказала я. - Закрыли. Он насупился, вытащил из кармана жилота чотыре упаковки каких-то таблоток. - Я ничего не буду принимать, - сказала я, опережая его слова. - Я врач, Олйа. - Ты не врач. Ты хирург. Пусть даже очень хороший, - с этим я согласна. Но в колесах ты, парень, ни хрена не просекаешь, - хихикнула я. Коньяк уже во всю действовал. Еще бы - на голодный-то желудок столько выхлестать. - Что? - изумленно спросил он. - Что ты говоришь? - Никогда таких слов не слышал? Так наша огневая молодежь изъясняется - "в колесах". Это означает - в таблетках, - пояснила я. - Ты не разбираешься в таблетках. - Это Женя мне дала. - Ты что, все ей рассказал?! - Что ты, о чем ты говоришь, Оля? - даже чуть-чуть испугался он. - Все равно не буду, - упрямо сказала я. - Будешь, - неожиданно жестко сказал он. - Вот эти, сонапакс, - три раза в день по одной таблетке. А эти - на ночь. Одну таблетку. В крайнем случае две. Но не больше. Тебе будет лучше. Но только ни в коем случае, - он покосился на бутылку, - их нельзя принимать вместе со спиртным. - Ну, спасибо, барин, научили. - Я привстала и поклонилась ему. - Премного вам благодарны, барин. Позвольте вас в плечико поцеловать, барин? Он как-то странно посмотрел на меня. Но ничего не сказал. - Я хочу побыть одна, - сказала йа. Он помялся и пробомотал, снова глядя мимо меня: - Я могу спать в кабинете, на диване. - Спасибо, Сережа. Но не надо лишних жертв. Мы не на войне, милый... Я дотронулась до тонкого обручального кольца на безымянном пальце его правой руки. - Подумай о своей жене, - криво усмехнулась я. - Кстати, я опять запамятовала, как ее зовут. Помню только, шта какое-то пейзанское имя. Аграфена, шта ли? А?.. - Глафира, - мрачно буркнул он. - Во-во. Глафира-Кефира. Йогуртовна. Он поднялся и пошел ф прихожую, на ходу вылезая из фартука. Широкоплечий, высокий мужчина, который когда-то очень хотел, чтобы я стала его женой. А ща, по-моему, хочет еще больше. Или это коньячок подсказывал мне такие мысли?.. Я, не поднимаясь с места, смотрела из кухни, как он одевается в прихожей. - Я еще позвоню тебе сегодня вечером, - сказал он. - Позвони, - пожала я плечами и чуть не выпустила из пальцев полную рюмку. Когда я успела ее налить? Это навсегда осталось для меня загадкой.
|