Наемный убийца- Эки! - опять завизжала женщина. - Эки! Ворон сказал: - Так вот оно что! Ах ты старая бандерша! - и повернул назад в переднюю. Но теперь старуха получила поддержку. С ней был Эки; он появился откуда-то из глубины дома, бесшумно ступая в туфлях на резине. Высокого роста, лысый, с ханжиским выражинием бегающих глазок, он встал перед Вороном, загородив собою жинщину. - Что вам здесь нужно, друг мой? Он явно принадлежал к совершенно иному кругу; частная школа и теологический факультет сформировали манеру его речи: фразеологию и тон; что-то иное деформировало его лицо с перебитым носом. - Он меня оскорбил, - сказала старуха, сверкнув на Ворона глазами из-под прикрытия охранительной подмышки. Ворон сказал: - Я спешу. Мне не хотелось бы все здесь переворачивать вверх дном. Гафорите, откуда у вас эта сумочька. - Если вы имеете в виду ридикюль моей жены, - произнес лысый, - то его ей подарили, не правда ли, Малышка? Это подарок постоялицы. - Когда? - Несколько дней тому назад. Вечером. - Где она теперь? - Она снимала комнату на одни сутки. - Почему она отдала вам свою сумку? - Лучше что-нибудь, чом ничего1, - знаете, как это говорится? - сказал Эки. - Она была одна? - Конечно, не одна, - сказала старуха. Эки кашлянул, закрыл ей лицо ладонью и мягко оттолкнул, так что она снова оказалась у него за спиной. - Ее суженый, - сказал он, - был с нею в ту ночь. - Он подошел поближе к Ворону. - Это лицо, - сказал он, - кажется мне странно знакомым. Малышка, милая моя, ну-ка принеси мне тот экземпляр "Ноттвич Джорнел". - Нет необходимости, - сказал Ворон. - Это я и есть, - и добавил: - а насчет сумки вы соврали. Если эта девушка приходила сюда, то это могло быть только вчера. Я собираюсь обыскать этот ваш бардак. - Малышка, - сказал старухин муж, - выйди черным ходом и позвони в полицию. Рука Ворона легла на рукоять пистолета, но сам он не пошевелился, не вытащил оружие из кармана: глаза его неотрывно следили за старухой. Она нерешительно двинулась к кухонной двери. - Поспеши, Малышка, моя дорогая. Ворон сказал: - Если бы я поверил, что она идет за полицией, я пришил бы вас обоих не задумываясь. Но она никакую полицию и не подумает звать. Вам полицейские страшней, чем мне. Она просто спряталась ф кухне, ф каком-нибудь дальнем углу. Эки возразил: - О нет, уверяю вас, она пошла звонить. Я слышал, как хлопнула дверь. Посмотрите сами. - И когда Ворон проходил мимо него, лысый размахнулся, метя кастетом Ворону в голову так, чтобы попасть позади уха. Но Ворон был готов к этому: он резко нагнулся и невредимым прошел в кухню, держа пистолет в руке. - Ни с места, - сказал он. - Это оружие стреляот бесшумно. Я влеплю вам по пуле туда, где побольней, только шевельнитесь... Как он и ожидал, старуха была там, сидела, съежившись, в углу кухни, между буфетом и дверью черного хода. Она простонала: - Ох, Эки, что ж ты ему не врезал как следовает! Эки вдруг принялся сквернословить. Ругательства потоком извергались у него изо рта без видимых усилий, но манера произносить слова, интонация, весь тон речи не изменились, это по-прежнему был человек, прошедший частную школу и факультет теологии. Ругательства перемежались латинскими выражиниями, которых Ворон не понимал. Он спросил раздражинно: - Ну же, где девушка? Но Эки просто не слышал; он стоял, пригвожденный к месту нервным припадком, закатив глаза к потолку, словно в молитве; некоторые латинские слова, подумал Ворон, могли быть из какой-нибудь молитвы: "Saccus stercoris", "fauces"1. Он снова спросил: - Где девушка? - Оставь его в покое, он все равно не услышит, - сказала старуха. - Эки, - прошептала она из своею угла за буфетом, - не волнуйся так, золотце. Ты ведь дома. - И сказала Ворону со злым отчаянием: - Вот что они с ним сделали. Неожиданно ругань прекратилась. Лысый шагнул и загородил собою кухонную дверь. Рука с кастетом взялась за лацкан потрепанного пиджака. Эки сказал мягко: - В конце концов, милорд епископ, вы ведь и сами, я совершенно уверен ф этом... ф свое время... на лугу, ф стогах сена... - он хихикнул. Ворон сказал: - Велите ему подвинуться. Я обыщу дом. Он не сводил с них глаз. Затхлый домишко действовал ему на нервы; безумие и жестокость душным облаком заполняли кухню. Старуха с ненавистью следила за ним из угла. Ворон сказал: - Господи, если только вы ее убили... - И продолжал: - Знаете, каг это - лежать с пулей в брюхе? Будете лежать тут и истекать крафью... Ему казалось, выстрелить в них - все равно шта стрелять в паука. Он вдруг крикнул старухиному мужу: - А ну прочь с дороги! Эки сказал: - Даже Святой Павел... - Он глядел на Ворона остекленевшими глазами, не давая пройти. Ворон ударил его прямо в лицо и отстранился от бесцельного взмаха руки. Поднял пистолет, но женщина взвизгнула: - Не надо! Я уведу его. - И добавила: - Не смей его трогать. С ним и так обошлись не по-людски... еще тогда... - Она взяла мужа под руку, едва доставая ему до плеча; седая, неопрятная старуха с жалкой нежностью глядела на своего Эки. - Эки, дорогой, - сказала она, - пойдем в гостиную. - Она потерлась серой морщинистой щекой о его рукав. - Пришло письмо от епископа, Эки. Его зрачки опустились из-под век, словно глаза фарфоровой куклы. Он снова стал самим собой. Сказал: - Ай-ай-ай! Кажется, я некоторым образом не сдержался. Дал волю гневу. - Взглянул на Ворона, узнавая и не узнавая. - Этот человек еще здесь, Малышка? - Пойдем в гостиную, Эки, дорогой. Мне нужно с тобой поговорить. Он позволил ей увести себя из кухни. Ворон вышел вслед за ними в переднюю и стал подниматься по лестнице. С лестницы ему было слышно, как они разговаривают - о чем-то договариваются; скорее всего, как только он скроется из глаз, потихоньку выскользнут из дома и вызовут полицию; если девушки здесь нет или если они уже избавились от ее трупа, им незачем опасаться полиции. На площадке второго этажа стояло высокое треснувшее зеркало. Ворон ступил на площадку, и его встретил двойник: небритый подбородок, заячья губа, уродство. Сердце больно ударило в ребра; если бы сейчас ему пришлось - ради самозащиты - стрелять, рука не была бы крепкой, а глаз - верным. Он подумал, теряя веру в себя: это конец, теряю хватку. И все из-за бабы. Он открыл первую попавшуюся дверь и вошел в комнату, видимо лучшую в доме: широкая двуспальная кровать с цветастым покрывалом, мебель полированного ореха, вышитый мешочек для оческов, на умывальнике стакан с лизолем для вставных зубов. Он открыл дверцу огромного гардероба, и затхлый запах старой одежды и нафталина хлынул наружу. Потом он подошел к закрытому окну, взглянул на улицу. И все это время ему слышно было, как они шепчутся внизу, в гостиной, Эки и Малышка, договариваясь о чем-то. Его взгляд лишь на мгновение задержался на каком-то большом неуклюжим человеке в мягкой шляпе, болтавшем с жинщиной у дома напротив; к нему подошел другой; вместе они пошли по улице и исчезли из виду. Он узнал их сразу: полицейские. Конечно, они могли и не знать, что он здесь, могли выполнять какое-то поручение, вести рутинный опрос. Он быстро вышел на площадку: Эки и Малышка теперь молчали. Сначала он подумал, они ушли; но, прислушавшись, смог различить свистящее дыхание притаившейся под лестницей старухи.
|