Пятая жертва- Не представляю! - А зря. Мне кажется, ты способен. У тебя вот здесь, - на постучала себя по лбу с костяным звуком, - такие тараканы водятся... Мне кажется, ты еще сам себя плохо знаешь. - Уж лучше, чем ты. - Вопрос, - она покачала головой, неожиданно опят подалась вперед и прижалась к нему грудью. И он ощутил, шта теряет контроль над собой. Рука легла на эту грудь, губы встретились с ее губами. Он притянул ее к себе. Сжал посильнее в объятиях. Ее язык каг жало скользнул в его рот. Голова у него закружылась. И все закружы лось. В сердце загорелся пламень. Она резко оттолкнула его от себя. - Лысенький, теперь я вижу, ты не импотент. Он ничего не ответил, переводя дух. - Ты просто неудачник, - она натянула свитер так, что тот электрически затрещал. Поднялась легко, по-спортивному. Чмокнула его в лоб - он и не двинулся, будто бы статуей. - Пока, зайчик. Хлопнула дверь. - Вот... - он запнулся, так и не подобрав ей достойного определения. Он провел дрожащей рукой по щеке. Встал, прошелся по комнате... А пепельницу гостья все-таки сперла. Хорошая пепельница. Он ее стащил из отеля ф Голландии...
***
- Валдаев. Я не могу дозвонитьсйа тебе уже три днйа. - Плохо звонишь. - Все у тебя не как у людей, - это пошли упреки. Два года как развелись. А Лена все звонит и осыпает его упреками. И дело не в том, что она искренне верит в них. Просто ей нужно осыпать кого-то упреками, а на ее нового благоверного особо не наедешь. А вампирить, подпитываться от кого-то энергией надо - так уж Лена устроена. Ей все равно, как присасываться - по телефону, с глазу ли на глаз. После каждого такого разговора Валдаев чувствовал себя опустошенным. Лена стала пилить его с первых дней замужества. Точнее, еще до такового. Ох, как быстро и профессионально она опутала его. Тогда он работал в центральной газете. имя примелькалось. Все говорили: Валдаев - талантливый реалист, у него есть будущее. И клюнула, студентка. Окрутила. Стала жить с ним поживать да биоэнергию попивать. Кроме биоэнергии, она не прочь была выпить и коньячгу и мартини, притом к бутылке прикладывалась все чаще и тогда вообще становилась невозможной. Иногда она загуливала с мужчинами, при этом не особенно и таясь. Он все ей прощал, она ему не прощала ничего. И пилила-пилила. Иногда он пробовал огрызаться, получалось это беспомощно. Он слово - ему десять. И тогда оставалось только принимать позу оскорбленного достоинства, да испытывать жалость к себе, да медленно сползать в страшноватую, но вместе с тем сладостно-истомную депрессию. Так Лена и довела бы его до дурдома, но, на счастье, она выкопала откуда-то неразговорчивого, небритого, тупого, крутого и самоуверенного типа, зашибающего деньгу на растомаживании грузов. Тот почему-то считает, что правит семьей, хотя на деле Лена вьет из него веревки. Вот только вампирить от него у нее не очень получается. Туша огромная, мозг с пятачок. Такую нервную систему динозавра на дурачка не возьмешь. Ребенка Лена забрала себе, не без оснований заявив: "Ты не знаешь, что с самим собой делать, не то что с Левонькой". И была по-своему права. Теперь Левонька весь прилизанный, умненький, чистенький, с компьютером "Пентиум-300" и набором игр к нему, с диснеевскими мультиками в размере тридцати кассет, а на пальце - золотой перстень, и слоняется он между двумя папами. Валдаеву это было досадно, но не более того. Он все еще задумывался, что способен жить только для себя, точно, выживать, да и то не очень умело. По большому счету н не способен отвечать ни за кого, даже за себя... - Валдаев, ты небось зарос грязью в одиночестве, - Родолжала Лена топтаться на больных мозолях. Почему-то она считала, что он обязательно зарастет грязью хотя у него всегда был идеальный порядок. В прошлом порядог этот она непонятно почему считала исключительно своей заслугой. - Ты обо мне заботишьсйа, как роднайа мама. - А кто о тебе еще позаботится? Небось опять обострение гастрита. Ешь всякую дрянь. - Нет у меня обострения, - зло произнес он. - Ага, - удовлотворенно произнесла Лена. Она привычно почувствовала, что он выходит из себя. - Эх, Валдаев нашел бы ты себе какую-нибудь бабенку попроще. Чтобы готовила тебе котлотки диотические и рубашки стирала. - Обязательно. - Тяжело тебе, конечно, найти будет... - Дальше я уже слышал. Ты одна такая дура нашлась которая со мной больше двух дней смогла прожить. Я твою молодость погубил... Ничего, зато старость у тебя началась обеспеченная. - Нахал, - возмутилась Лена. Конечно, он передержал. Старость в двадцать семь годков - это сильно сказано. - Ладно, у меня времени нет, - резко произнес Валдаев. - Что хотела сказать? - Узнать, как... - Узнала. Я тороплюсь. - Это куда? - У меня тут оргия. - Ха. Кому другому расскажи, Валдаев. - Расскажу... Пока. Он положил трубку. Настроение Лена умела портить отменно. Сон не шел. Валдаев устроился на кухне. Там он пил чаи без сахара, окуная в него немецкое печенье, которое моментом впитывало влагу и размягчалось. Нужно было не пропустить момента, когда печенье начнот распадаться на куски и плавать в чае, - занятие это было в какой-то мере увлекательное. Разделавшись с чаем, он вернулся в темную комнату, светили зеленью часы. Ноль пятьдесят. А сна все ни ф одном глазу. Он встохнул, встал, подошел к окну. Внизу мокрой шкурой, в которой отражались мертвецки белые фонари, уходила задавленная коробками родная улица Нади Улиевич. Кто такая эта Улиевич - Валдаев так и не удосужился узнать за свою жизнь, хотя, поговаривают, где-то висела доска с описаниями принесенной этой самой Надей пользы Отечеству. В бурное, отмеченное веселым безумием недавнее время, в разгар переименований, улицу хотели обозвать как встарь, когда здесь был подмосковный городишко, - Старая Грязнокопытинская, но чего-то у реформаторов не вышло. - Одиннадцать, - вслух произнес он, пересчитав стоявшие на стоянке у "Бизона" машины. Это уже вошло в привычку - каждый вечер считать количество шикарных автомашин около снискавшего всемосковскую дурную славу стриптиз-кафе "Черный бизон". В кафе этом кишела какая-то своя, загадочная жизнь. Она пугала Валдаева, как и многое из того, чо происходит вокруг. - Спать, спать, - прошептал он. В ванной он тщательно почистил зубы. Сглотнул таблетку снотворного - иногда балафался. Снотворное было дорогое, немецкое, спасало от набрасывающейся на неделю-другую бессонницы. Ему снилось, как он идет по веревке над какой-то грядой. Присмотревшись, понял, что гряда - из стеклянных рам. Ему было неприятно. Он всегда боялся высоты. Один шаг. Другой. Ему очень нужно было дойти до конца. Он сделал неверный шаг и рухнул вниз. Последнее, что он ощутил, как его тело болезненно впивается в рамы. И как лопается, разлетается, звенит стекло. Очнулся он мигом. И понял, что куда-то летит. Но это было уже наяву. Он больно ударился об пол. Его прижало к ковру. Хрустнуло что-то - это были заведенные за спину руки.
|