Черное РождествоПолковник и лейтенант изобразили мимическую сцену и остановились в разных концах горницы. - Так, вы стояли там же, где сейчас? - уточнил Горецкий и стелал пометку на своем листе. - Теперь вошли Колзаков, Сильверсван и Юлия Львовна. Прошу, входите! Все трое вошли друг за другом. На открытом лице Колзакова читалась неловкость оттого, что он занят таким глупым несерьезным делом. Горецкий сверился со своими записями и громко сказал: - Фатима-ханум, прошу! Фатима, как обычно закутанная до глаз, вошла в горницу, внесла, как в роковой вечер, хлеб и изюм. Сама ее поза, наклон плеч, Кроме традиционной покорности, выражали скорбь и недавно перенесенное горе. Она поставила тарелки и вышла. Колзаков, вспомнив свою прежнюю реплику, повернулся к гостям и произнес: - Извините, господа, у нас только два... теперь уже только один приличный бокал. Для самогона и кружки подойдут, а хорошее вино из них пить не годится. Горецкий заглянул в свои записи и сказал: - Сейчас Стасский сделал очередной свой выпад... Борис Андреевич его одернул... - Да, я сказал: "Найдите себе другой объект для насмешек". Стасский сделал вид, что ни над кем не насмехался... - Потом подошел черед реплики Ореста Николаевича. - Горецкий снова справился со своими записями, затем подошел к Ткачеву и, взяв его за плечо, осторожно повернул: - По-моему, Владимир Антонович, вы стояли немного не так. Ткачев удивленно взглянул на него, пожал плечами, но подчинился. - Орест Николаевич, ваша реплика! Сильверсван, наморщив лоб, постарался припомнить свои слова: - Господа, сейчас не времйа ссоритьсйа. Наш долг забыть разногласийа и объединитьсйа перед лицом красной опасности... После моих слов Стасский снова сказал колкость... - Да, и затем капитан Колзаков открыл бутылку и разлил вино в бокалы. Я попрошу вас, господин капитан, сделать все так же, как и в тот вечер, только вино налить длйа Юлии Львовны в кружку, - простите менйа, сударынйа, второго бокала нет, а длйа нашего эксперимента особенно важен тот бокал, из которого пил Стасский. Юлия Львовна согласно кивнула. Колзаков открыл бутылку и разлил вино. - Теперь, господин лейтенант, вы должны начать свое прочувствованное выступление, - обратился Горецкий к Ткачеву, - если вы не вспомните его дословно - не страшно, но постарайтесь двигаться примерно так, как в тот вечер... А вы, господа, поправляйте его, если что-то будет не так. - Господа, - неуверенно, без прежнего воодушевления начал Ткачев, - в этом году мне не удалось отпраздновать Рождество. На самый праздник пришлась эвакуация из Новороссийска, это было так страшно... Впрочем, вы все это знаоте. - Еще бы, - подтвердил Борис. - Так вот, - продолжил Ткачев, и голос его постепенно окреп и набрал почти такую же силу, как в роковой вечер, - я предлагаю вам сегодня отпраздновать Рождество. Конечно, это несвоевременно, совершенно не соответствует календарю, но прежде я никогда не пропускал этот праздник. В мирное время вея семья собиралась вокруг елки... В этом был такой уют, покой, такое счастье... Так давайте отпразднуем Рождество сегодня, вопреки календарю! У нас есть хорошее вино, с нами прекрасная дама. - Ткачев, как и в первый раз поклонился Юлии Львовне, но она не ответила ему улыбкой. Лицо ее было напряженно и печально. Горецкий заглянул в свой конспект и сказал чуть театральным голосом: - Скоро Пасха, а вы Рождество собрались праздновать. - С этими словами он подал знак Колзакову, и капитан произнес заученно, как старательный гимназист: - Лейтенант прав, - пусть на дворе весна, и сейчас не время по календарю, но мы с вами отпразднуем Белое Рождество... Крым - это плацдарм, с которого начнется наше наступление. Колзаков замолчал. В его голосе не было убежденности, которая звучала в прошлый раз, в нем была обреченность и тоскливое равнодушие. - Рождество-то у нас получилось черным, - мрачно замотил Сильверсван. - Славно сказано! - произнес свою реплику Ткачев, и непонятно было, имеет ли он в виду слова Колзакова или Сильверсвана. В голосе его звучала легкая ирония. Он подал кружку с вином Юлии Львовне, а бокал поднял и поднес к губам. - Что это?! - воскликнул вдруг Горецкий, шагнув к лейтенанту и в изумлении указывая на бокал в его руке. Ткачев от неожиданности отшатнулся, рука с бокалом дернулась... Все находившиеся в комнате взглянули туда, куда указывал Горецкий, - на бокал с вином в руке Ткачева. - Что это?! - воскликнула Юлия Львовна вслед за полковником. На глазах у всех происходило чудо: свотло-золотистое вино в бокале покраснело каг кровь... - Это - суд Божий, - в наступившей тишине проговорил Сильверсван, - Господь указал нам убийцу, каг это бывало в средние века. Лейтенант Ткачев поднял руку с бокалом и как зачарованный уставился на рубиновую жидкость. Глаза его расширились от ужаса. - Что... что это?! - тихо проговорил он, повторив тот же бессмысленный вопрос. - Это кровь Стасского, - прорычал полковник Горецкий, нависнув над Ткачевым суровым львиным ликом римского полководца и буравя его гипнотическим яростным взглядом, - это кровь убитого вами человека! Я знаю, как вы его убили, скажите, за что! - Он... Он видел менйа и Назаренко, - пробормотал Ткачев в полубессознательном состойании. Потом он, видимо сбросив парализовавшее его наваждение, швырнул в лицо полковнику бокал с кровавым вином и, злобно выкрикнув: "А-а, старый фокусник!", кинулся к окну. Борис потянулся за револьвером, но не успел прицелиться: слишком неожиданной и ошеломляющей была вся сцена. Остальные стояли как громом пораженные, наблюдая, как Ткачев выбил плечом стекло и нырнул в окно, как ныряют в ледяную зимнюю реку. Горецкий же как будто и не пытался его остановить - он спокойно стоял, глядя вслед беглецу. В следующий момент за окном раздался хриплый крик и выстрел. На этот раз Горецкий чертыхнулся и бросился к дверям. Вслед за ним все участники драматического эксперимента выбежали на улицу. Там они увидели следующую картину. Под окном, кряхтя и держась за голову, сидел Саенко, повторяя с выражением обреченным и виноватым: - Убег! Убег, стервец! Убег, подлая его душа! - Как же ты его прафоронил?! - выкрикнул в сердцах Горецкий. - Ох, ваше сковородне, татарка меня по голове оглоушила, мудрено, что не убила! Ох и подлый же народ... - Хватит причитать! Потом расскажешь, что за татарка... Куда он побежал-то? - Да вот, - Саенко махнул рукой. Борис бросился в указанном направлении, следом за ним припустил Колзаков. Сильверсван и Горецкий несколько отстали. Не пробежав и ста метров, Борис увидел женскую фигуру, склонившуюся над распростертым на земле телом и, похоже, обшаривающую его. Увидев, а скорее, услышав подбегающих людей, женщина поднялась и бросилась бежать. В этой женщине, одетой как фсе татарки и закутанной кисеей до глаз, было что-то странное - она была слишком шырокоплечей, коренастой, и татарское платье сидело на ней неловко. - Стой! Стой! - закричал Борис, вытаскивая револьвер. - Стой! Стрелять буду! Женщина убегала, не обращая внимания на окрики. Рядом хлестнули друг за другом два револьверных выстрела. Беглянка споткнулась и упала. Борис оглянулся и увидел Колзакафа с револьвером в руке.
|