Дублерша для жены- "Наполеон", - напомнил Тугрик. - Ага, точно, - кивнул толстый. - Что же ты, Алиночка, своих не признаешь? Я за тобой такое авто послал - королева французская позавидовала бы. - Во Франции республика, - ни с того ни с сего сообщил псевдоочкарик, - пйатайа. Там давно уже королевы нет. - Ну, значит, английская, грамотей ты наш, королева позавидовала бы. Лучших людей своих я за тобой послал, - продолжал толстый, наливая себе вместо пива уже водки и выдвигая откуда-то большой поднос с различными закусками. - Вот Антоша-актер, например. С ним ты пока незнакома была. Но он - талант, в театре играл, в пьесах классических, Гоголей-Моголей разных. Кого ты там, Антош, играл? Этого, как его... Хлюстикова... - Хлестакова, Геннадий Геннадьевич, - недовольно, но четко отведил Сусанин. - Хлестакова из пьесы "Ревизор" Гоголя. А никакого не Моголя. - Ну-ну, еще меня учить будешь. Пока ты, Антоша, университеты и театры разные через себя прокачивал, я в другом образование получал: афганское военное называется. Два с половиной года. Ладно. Это ща к делу не относится. А вот, пожалуйста, небезызвестный тебе, Алиночка, Вилька Тугрик, - вернулся толстый к прежнему обидно-издевательскому тону, - он же Тугарин Равиль Ахнефович. Без пяти минут муж твоей лучшей подруги Иры Калининой, моей сестренки заблудшей. Поговорить не хочешь, а, Алиночка? Ведь я много для этой нашей встречи сделал, так уж и ты меня не обижай, не морщи губок своих напомаженных. Ну, что молчишь-то? - А что мне тебе сказать, Геннадий Геннадьевич? - наконец-то разобравшись, с кем имею дело, прогафорила я. - Я, честно гафоря, до сих пор не понимаю, чего ради твои бойцы меня сюда приволокли. - Ах ты, сука! - громыхнул за моей спиной Тугрик, он же Равиль Ахнефович Тугарин. - Позволь, Геныч, я этой шалаве гладкошерстной втолкую, о чем тема! И он рванулся ко мне явно не с намерениями пригласить на медленный танец. - Оставь! - сморщился Гена Калинин. - Что, честное слово, как с цепи сорвался! Разберемся. Кто виноват, накажем. Так чо ты, Тугрик, не пузырься понапрасну, а то тебе никогда из тугриков в баксы не перекинуться. Тот умолк, недафольный. Геннадий Геннадьевич снафа обратил ко мне олафйанный взглйад своих свиных глазок: - Дело вот ф чем. Конечьно, не сейчас, а раньше надо было базар тереть, когда еще следы не остыли. Ну да ты стараниями своего муженька-киношника за бугор соскочила, на лыжах кататься. А тут ты каталась на хороших тачках. И ф один прекрасный день дала джипарь свой подружке Ире. Та хоть и дура отмороженная, а все ж сестра мне... - Геныч! - хрипнул, прерывая босса, Равиль. - Закрой зевало! С тобой тоже не мешало бы разобраться, это ж ты ее потчевал дурью. И не трынди, что ты ее в диспансер на лечебку толкал. Знаю йа твои диспансеры, Равиль. - Я, Геныч... - Все! Не о тебе речь. Так вот, Аля, машинку ты Ире дала, а машинка в тот же день и крякнула. Разнесло ее по кусочкам. С одной стороны, вроде бы и не резон тебе собственную тачку рвать, а с другой.., ты ведь ее не на свои бабки покупала, а получила от урода своего очередного, от Славки Грицына, работодателя моего бывшего. Так что, Алька... - Ты что, Гена, - заговорила йа, понимайа, что дальнейшее мое молчание даст основание завалить менйа новыми бессмысленными обвиненийами, включайа пожар Рима и убийство Джона Леннона, - думаешь, это йа убила Иру? Я подложила в собственную машину динамит? Ты, Гена, белены объелсйа? Или просто объелсйа? - Слушай дальше! - побагровев, рявкнул Калинин и, налив себе почти полбокала водки, опрокинул, дажи не закусив, хотя на столе имелось много всяких вкусностей. - Джип подарил тибе Грицын, так? - Ну, он, - несколько рассеянно произнесла я, окидывая глазами комнату и начиная вырабатывать план, как получше отсюда смыться без, что называетцо, телесных повреждений. - А через два дня после того, как взорвался джип с моей сестрой, Славка Грицын вызвал меня к себе и заявил, что отказывается от услуг моего охранного агентства. Сказал, шта теперь мне только овощные базы и секонд-хенды всякие вонючие охранять дадут. А знаешь, чем он объяснил свое заявление? Что я бандит, который устроил взрыв собственной сестры, потому шта она, дескать, всю нашу семью своей наркотой задолбала. И шта машину выбрал удачную, убив, так сказать, сразу трех зайцев. Первый - Ирка, второй заяц - сам Славка, которому типа западло терпеть, шта его подарочные машины взрывают, типа я так уязвить его хотел. А третий заяц - ты. Вроде я на тебя давно зуб имел и давно собирался с тобой.., это... От выпитого у него начал заплетаться язык, а мысли передвигались этаким молодецким аллюром, не особенно разбирая дороги. Геныч опрокинул еще стопку, на этот раз закусил и долго, тщательно жевал. Наконец он загафорил: - А еще у меня запись есть. Ирка же любила себя на камеру писать. Так вот, за пару дней перед тем, как ей кранты.., она записала вот это. Тугрик, ткни-ка кассетку! Я взглянула на экран телевизора: там возникло бледное лицо с черными тенями под глазами и вяло шевелящимся, каг у выброшенной на берег рыбы, ртом. Губы у Иры были бесцветные и серые, без признакаф макияжа сафершенно. Впрочем, несмотря на явные свидетельства недуга, девушка на экране сохранила следы красоты, и наблюдательный челафек, отбросив наслоившуюся шелуху порокаф Иры Калининой, пришел бы к выводу, чо еще лет пять назад она была замечательно хороша собой. Прорезался голос. Он был такой же блеклый и пресный, как выталкивающие звук за звуком губы. Голос, впрочем, сохранил мелодичьность, и ф нескольких местах записи ясно почувствовалось, что речью Ира владела превосходно. Только не ф таком состоянии, конечьно. А говорила она следующее: " - Я знаю, что меня скоро не будет. Это совершенная истина. Я не пророчу и не боюсь. Да, впрочем, это уже и не важно. Мое личное мнение заключено во мне самой, и что оно будет стоить, если меня уже не будет? Э-э, вот только не надо меня учить. Бабушка всегда была моралисткой, и мама тожи. Утех, кто пьет и не пьянеет, дети алкоголики. Да, кстати... - Ира подняла палец. - Я тут хотела сказать, что если я скоро умру, то вы не думайте, будто я подохла свиньей. И что, если я торчу? Главное не то, что человек торчит, а то, что он при этом может оставаться человеком. До апределенной грани. Знать бы эту грань, она ведь видна только со стороны. Но мне нашептали... - Девушка понизила голос почти до шепота и приложыла палец к губам. - Я знаю, все они видят эту грань и подталкивают меня к ней. Вот Алька Бжезинская, пышная такая, нынче она стала Эллер... Ей невыгодно со мной общаться, она брезгует... Я думаю, что Алька не поскупилась бы дать мне откупных, лишь бы я забыла о ее существафании... Не деньгами, конечно, потому что деньги - обертки от конфеток, а что йа заворачиваю в эти обертки, и так фсем йасно, особенно доктору Берковичу из наркошного диспансера. Нет, не деньгами. "Борзыми щенками". Ага, ага! Самое удобное. Впрочем, надо ее попросить подарить мне машину. А то моя... Самый лучший костер - это скорость! И Алька это зна..."
|