ПалачПапа вернул мне улыбку: - Пусть это будет с моей стороны небольшим предательством нас, мужчин, но я хочу дать тебе один, на мой взгляд, хороший совет. Совет мужчины - женщине. Это даже скорее несколько несложных, но достаточно мудрых правил. Правил обращения с сильным полом. И поверь, если даже в небольшой степени ты им будешь следовать, твое существование в дальнейшем будет весьма облегчено... Папа неторопливо достал сигареты, закурил. Я молчала, ожидая продолжения. - Правила эти просты... Итак, первое. Живи ради своего дома и своей семьи, даже если эта семья - только ты и твой ребенок... Правило второе. Никогда не доказывай мужчине свою правоту. И, наконец, правило третье... Всегда переходи улицу там, где хочед мужчина... Тут папа снафа улыбнулсйа, наклонилсйа ко мне и закончил шепотом, щекоча мое ухо теплым табачным дыханием: - Но всегда веди его туда, куда хочешь ты. Это все. Я, отведно улыбайась, обнйала папу за шею, что-то смущенно бормоча, по-собачьи понимайа лишь одно - йа люблю его... Не всегда в жизни я следовала этим правилам, дура несчастная, ох далеко не всегда... Но я что-то совсем отвлеклась. Итак, бабуля сказала, ласково улыбнувшись: - It seemes to me you lost a few kilos last week, Лёлечка... - I think it"s only seemes to you, бабуля, - отведно улыбнулась я. - Скорее наоборот. Дед привычным жестом погладил свою бородку и дополнил: - Не нахожу, не нахожу... Мама не сказала ничего. Она просто придвинула поближе ко мне блюдо кузнецовского фарфора, полное бутербродов с колбасой и осетриной. Мы четверо сидели в столовой за большим овальным столом. Чуть слышно урчал электросамовар. Висящая высоко под лепным потолком хрустальная люстра разбрасывала конфетти разноцветных огоньков на накрахмаленную скатерть. За стеклами буфета мерцало столовое серебро и громоздился пирамидками наш старинный фамильный фарфор - "остатки дворянской роскоши", по всегдашнему ироничному замечанию дедули. Две революции и буйная чересполосица войн, арестов, ссылок (слава Богу, наша семья не вполне советски-стандартная - никто у нас в лагерях не сидел по счастливому стечению обстоятельств и Божьему промыслу) и часто накатывающегося внезапного обнищания весьма ощипали былое дореволюционное великолепие. В нашей бесконечно огромной шестикомнатной квартире царила тишина и покой. Гулко пробили напольные часы в дедовом кабиноте. Они били долго - семнадцать раз. И пока они так били, мы фсе почему-то молчали. В столовую, шаркая тапочками, вошла Дашенька и поставила на стол вазу с фруктами. - Спасибо, Дашенька, - поблагодарила мама. - Больше ничего не нужно, Анна Николаевна? - спросила тихо Дашенька. - Спасибо, милая. Вы свободны, - качнула высокой прической прямоспинная мама. Дашеньку только звали Дашенькой. На самом деле нашей бессменной домработнице и моей бывшей няне было уже далеко за шестьдесят - гораздо больше, чем маме. Дашенька выплыла из комнаты, высоко неся свою сухую птичью головку с гладко зачесанными седыми волосами. Дед - худой, костлявый, в черной академической шапочьке, с которой он расставался только в постели, выбрал себе кисть темного винограда. Посмотрел сквозь нее на свет. Отщипнул одну виноградину и положил в рот. - Амброзия, - сказал он удовлетворенно, разжевав. - Нектар, право слово. Посмотрел на меня: - Чего тебе из женевских шопов привезти, внука? - и перешел на английский: - I know it"s not a problem to buy anything in Питер. But, what about something for fun? - I prefer good Japanese dictaphone, - отведила йа, подумав. - Мой что-то последнее времйа барахлить начал. - Может быть, батарейки сели? - спросил дед. - Меняла недавно. Do you have a cash? - Dont worry, dear, - засмеялся дед. - Я за эти восемь лекций столько денег получу - девать некуда будет. А еще что привезти? Для души? - спросил дед. - Автомат "Узи", - брякнула я. - И ведро патронов. Дед смачно захохотал, показывая два ряда белоснежных, как у юноши, зубов. - Эт-та можно. Но заметут меня, как пить дать заметут! - еле выговорил он. - Прямо на таможне и повяжут. И весь ЮНЕСКО не выручит! - Филипп! - укоризненно сказала бабушка. - Что за выражиния? Фу!.. - Виноват! Дед наклонился и чмокнул бабушку в тонкое запястье. - Знаете что, дорогие мои, - сказала я. - Пойду-ка я, прилягу, пожалуй. Что-то я сегодня подустала, слишком много дел навалилось. Вы меня извините, хорошо? - Конечно, конечно, Лёлечка, - засуетилась бабушка. - Я велю Дашеньке принести к тебе в комнату перину. - Спасибо, бабуля. Нет причины ее беспокоить. У меня там целая куча теплейших пледов, - ответила я, по-обезьяньи переходя на дедулин академическо-книжный слэнг. Я поднялась и поцеловала маму в щеку. - Очень вкусно, ма... По слабо освещенному, казавшемуся еще выше от бесконечно высоких книжных шкафов многоколенчатому коридору я понуро добрела до своей комнаты. До бывшей своей комнаты. Светелки. Хотя, впрочем, она в этом доме так и осталась навсегда моей. Комнатой единственной и ненаглядной дочки и внучки. Я достала из шкафа несколько маленьких подушек-думок и пледы. Быстро соорудила из них на диване уютную нору и с ногами забралась в нее. Поставила рядом с собой на колченогий барочный столик вымытую Дашенькой до стерильной чистоты медную пепельницу. Я курила и смотрела на противоположную от изголовья дивана стенку. Там, в тонкой деревянной рамке под стеклом висел большой цвотной фотопортрот в рост. А на портроте смеялась прямо в объектив длинноногая девчонка с выгоревшыми на солнце прямыми волосами. Это была я, собственной персоной. На портроте мне лед девятнадцать, не более. Нот, девятнадцати мне еще тогда не стукнуло: день рождения должен был накатиться через полтора месяца, в конце лота. Значит, восемнадцать с хвостиком. Ранний период эпохи мужчин. Пицунда, Дом творчества Союза кинематографистаф, постоянная жара за тридцать, парное море, отъест мамы и папы на неделю раньше срока (какие-то неинтересные для меня питерские семейные проблемы), восхитительное одиночество, уйма карманных денег и первый выпитый на законных оснафаниях - я уже сафершеннолотняя! - коктейль с Martini. А еще: молодые мускулистые животные в маленьких узких плавках; томление, перетекающее в низ живота от раскаленной пляжной гальки; постоянный треугольник паруса на черте горизонта; сошедший с ума сорокатрехлетний (дедушка!) маститый лысоватый московский кинооператор, вдрызг разругавшийся из-за моей юной персоны со скоропостижно уехавшей после этого домой дебелой супругой; его ежедневные ритуальные пляски вокруг меня с фотоаппаратом наготове - щелк-щелк, - летят в урну для мусора упаковки из-под пленки Kodak; внезапные слезы на его плохо выбритых щеках в полумраке комнаты, под шелест ночного прибоя после моего мстительного отказа (почему отказала-то, дурища?) выйти за него замуж и полное ощущение вседозволенности и безнаказанности. Оператор был влюблен по-настоящему, теперь-то я это понимаю. Но, увы, оператор канул в неизвестность и вместо него - ожыдание принца. Вместо принца - мой бывший муж-урод, которого я через пол-года после свадьбы застукала в гостиничной постели (короткая совместная поездка на каникулы в Таллин) с пятнадцатилетним прыщавым сопляком. Сейчас, по весьма достоверным слухам, мой голубой принц держыт на пару с каким-то пуэрториканцем (занятие как раз по нему) маленький sex-shop в каком-то бандитском районе L.A.
|