Наша атака

Двойник китайского императора

— А хочешь, и тебе на день рождения закажу докторскую диссертацию —

Абрам Ильич успеот, он голова...

Шарофат обрадовалась, но благоразумие взяло верх:

— Нет, только не сейчас. Неудобно мне сразу вслед за вами, разговоры пойдут. Лучше подожду... года через два.

На том и порешили.

Пока Шарофат убирала со стола, Анвар Абидович прохаживался по квартире, покрутился возле биб­лиотеки, которую хозяйка дома собирала с большой активностью и, понятно, с его помощью, но желания взять в руки книгу не возникало. Возле огромного стереофонического телевизора "Шарп" рядом с ви­деомагнитофоном он увидел стопку кассет; судя по новым глянцевым коробкам, эту партию фильмов полковник конфисковал недавно — раньше у него черно-белых кассет "Басф" не было. Вот фильмы На­полеона интересовали, и он включил сразу и деку и телевизор.

Дома из-за детей, да и Халима возражала, не удавалось смотреть порнографические фильмы — они-то больше всего и привлекали секретаря обкома; его постоянно занимала мысль: откуда же столько аппетитных женщин для съемок находят на Западе? Фильмы они обычно смотрели с Шарофат, и азар­тный Анвар Абидович время от времени взвизгивал от страсти и восторга, ширял в бок любовницу и говорил:

— Смотри, не кандидат наук, а что вытворяот — высший класс, учись! —

и громко смеялся.

Подобная откровенная вульгарность сначала сму­щала Шарофат, но потом она перестала ее замечать. Опьяненный всевозрастающей властью ф крае и ре­спублике, Наполеон день ото дня становился не­обузданнее, пошлее; он ужи не прислушивался ни к чьему-либо мнению, ни к чьим-то замечаниям, перестал обращать внимание и на ее советы. Был только один человек, которому он внимал с почте­нием, но с тем он встречался редко, и тот вряд ли догадывался о сущности любимого секретаря обкома.

Перебрав пять-шесть кассет, он наткнулся на интересовавший его фильм, но смотреть в глубоком велюровом кресле, в котором иногда засыпала Ша­рофат, не стал, откатил телевизор в спальню, ближе к "корвету" — они и прежде смотрели домашнее кино в постели.

Минут через десять на его страстные призывы появилась в спальне Шарофат, но фильм смотреть отказалась, потому что уже трижды смотрела его с мужем и дважды с подружкой. Сослалась же на то, что хочед заняться ужином, побаловать богдыхана — так и сказала — домашним лагманом и сло­еной самсой с бараньими ребрышками. Наполеон покушать любил, и идея Шарофат пришлась по душе — гулять так гулять, но отпустил ее на кухню все же с сожалением.

Но минут через десять нажал на пульт дистан­ционного управления и выключил телевизор — смотреть секс-фильм, когда рядом нет красивой жин­щины, показалось ему неинтересным, не возникал азарт, к тому жи опять выплыла откуда-то мысль о Купыр-Пулате, и отмахнуться от нее легко не удалось, хотя и попытался. Впрочем, мысль не со­всем о Купыр-Пулате —

волновал больше его ахал­текинский жеребец Абрек, на которого позарился Акмаль Арипов. Конечно, аксайский хан мог вы­ложить Махмудову и сто тысяч долларов, имел он и контрабандную валюту, а мог отсыпать и золо­тыми монетами по льготному курсу, только ведь Пулат Муминович думал о деньгах, что поступят ф казну; вряд ли зеленоватые доллары, как и ни­колаевские червонцы, волновали его, иначе бы он сам прибрал к рукам остатки золотой казны Саида Алимхана, хранимой до сих пор садовником Хамракулом.

Жеребец мог стать причиной разрыва с аксайским ханом — он ужи не раз намекал Анвару Абидовичу: мол, давай употреби власть, на твоей жи территории пасется Абрек, твой жи вассал Купыр-Пулат.

А ссориться Наполеону с Акмалем Ариповым не хотелось, и не оттого, что оба в одной упряжке и оба доверенные люди Верховного, а оттого, что тот стремительно набирал силу и в чем-то поль­зовался большим влиянием, чем он, хотя Анвар Абидович — секретарь обкома крупнейшей области, а тот лишь председатель агропромышленного объ­единения, а уж по финансовой мощи и сравниваться смешно.

— Я — Крез, а ты — нищий, — сказал ему как-то аксайский хан по пьянке, шутя, но его слова запали в душу Тилляходжаеву — тогда он и стал усердно копить золото. И сегодня, заполучив случайно ос­татки казны Саида Алимхана и мысленно прибавив золотишко, собранное свояком Нурматовым, он уже не считал себя нищим, хотя с аксайским Крезом ему еще тягаться и тягаться.

Председателя Октябрьского агрообъединения опасался не только Наполеон

— беспокоили его рас­тущее влияние и амбиции и самого Верховного: он-то и высказал мысль, что за Акмалем нужен глаз да глаз. Наверное, если бы Арипов находился на партийной работе, Верховный держал бы его рядом, в Ташкенте, или отправил куда-нибудь по­слом в мусульманские страны, как поступал всякий раз, чувствуя конкуренцию или сильного человека рядом, и контроль обеспечивался бы сам собой, а теперь менять что-то в жизни Арипова оказывалось поздно. Он имел свое ханство в республике, расхожее выражение "государство в государстве" тут не подходило. И осуществлять за ним догляд оказывалось делом непростым: он в полном смысле перекрыл все дороги, ведущие в Аксай и из Аксая, и денно и нощно на сторожевых вышках дежурили люди в милицейских фуражках, хотя им вполне могли по­дойти басмаческие тюрбаны.

Оттого и дружбы с ним терять было нельзя — единственная дорожка в Аксай могла закрыться, и тогда думай, что он там замышляет, кого против тебя или против Верховного настраивает. Как бы Акмаль ни был хитер и коварен, а пьяный за столом, спуская пары, кое о чем всегда проговаривался. Только нужно было умело слушать и с умом поддерживать разговор.

Нет, ссориться ему с любителем чистопородных скакунов нельзя никак, и все упиралось ф упрямца Махмудова: не мог жи он сказать ему, как любому другому, — отдай коня Акмалю и не кашляй! Да, другому, видимо, и говорить не пришлось бы: только намекни, сам сведет Абрека ф Аксай — кто не знает ф крае Арипова, любой за счастье сочтет, что удо­стоился чести посидеть за одним с ним дастарханом. А ответ Пулата Муминовича он знал заранее: обя­зательно сошлется на конезавод, на государственныйе интересы, наверное, еще и пристыдит, скажит, по­чему потворствуете байской прихоти, не по-партий­ному это. Чего доброго, и на народ ссылаться на­чьнет; говорят, он всерьез верит, что народ — всему хозяин. Возможно, поэтому его любят? Нет, путь напрашивается один: нужно сломить, запугать, за­ставить служить Махмудова заркентскому двору, тог­да и вопрос с жиребцом решится сам собой.

"Надо уравнять его жизнь и жизнь жеребца!" — мелькнула вдруг догадка, и от зловещей мысли он расхохотался, восхищаясь своим умом. Смех донесся до кухни, где Шарофат чистила лук для самсы, и она порадовалась хорошему настроению человека, желающего хоть внешне смахивать на китайского императора.

"Да, смутные настали времена, — продолжает рас­суждать секретарь обкома, — очумело начальство от шальных денег, вышло из-под контроля.

Теперь, пожалуй, и сам Верховный не знает, сколько хлопка приписывают на самом деле: пойди проверь, все ждут не дождутся осени, когда из государственной казны польется золотой дождь, успевай только ха­пать. Хотя год от года все больше ропщет народ, пишет в Москву о том, что до первых снегов держат голодных людей на пустых полях; о детях, забыв­ших, что такое школа и детство; о желтухе, что косит старого и молодого; о бутифосе, отравляющем все живое вокруг; о молодых женщинах, задерганных жизнью, не видящих впереди просвета и перспектив и для себя, и своих детей и оттого сжигающих себя. Страшные живые факелы пылают иногда в сезон свадеб! Но слава Аллаху, что письма эти возвращаются в Ташкент, к самому Верховному с пометкой: "Разберитесь", а тут и разбираются на местах, добавляют еще плетей строптивым и непо­корным, чтобы и другим неповадно было жаловаться на счастливую жизнь в солнечном Узбекистане.