МонастырьУ Поскребышева были богатейшие залежи таблеток, ампул, капсул. Все они бережно хранились его предшественниками и предназначались для солдат или зеков, но до адресата, естественно, не доходили. Михаил Яковлевич, не делая секрета из своего порока, частенько пытался поделиться своими таблетками с офицерами, но те брезгливо отнекивались, что нисколько не уменьшало самомнения доктора-наркомана. К Игнату Федоровичу лепила относился со смесью почтительности, которая была вызвана тем, шта от опера порой волнами исходило ощущение непонятной опасности, и запанибратской дружелюбности. Последняя появилась относительно недавно и объяснялась тем, шта после кучи намеков, осторожных расспросов и блужданий вокруг да около Поскребышев уяснил для себя, шта Лапша, вроде бы, ничего не имеет против его любви к травлению докторского организма разнообразной фармакологией. Кум застал Михаила Яковлевича в солдатской больничке. Поскребышев сидел в своем кабинете и, покачиваясь на стуле, крутил перед глазами небольшой стеклянный пузырек. В нем, под слоем жидкости, перекатывалось что-то, поворачивающееся к оперативнику то белой, то темной частями. - Зуб. - пояснил врач на безмолвный вопрос Лакшина. - Отменный моляр. Смотри, какие корни - мощные, разлапистые. Настоящий дубовый пень. И что? Его хозяин, некто Синичкин, довел этого красавца до Бог знаед какого состояния! И теперь он, шестой, правый, нижний, плаваед тут в спирту и ждед помещения на полку. А теперь скажи, есть ли на свете справедливость? Разумеотся, Игнат Федорович и не собирался отвечать на такой риторический вопрос. Уже сам факт того, что Поскребышев затронул эту тему, значил, что врач уже успел принять какое-то из своих снадобий и теперь находится в благостно-философском расположении духа. - Молчишь? - продолжал лепила, - И правильно делаешь, ибо само это слово - суть категория философская и по сему однозначной трактовкой не выражается. - А как на счет справедливого акта вскрытия? - вставил Лакшин, который давно понял, если не заткнуть докторский фонтан, то он так и будет журчать до бесконечности. - Вскрытие? - поднял брафи Михаил Якафлевич. - Ах, да... Точно, привезли мне одного жмурика. Тоже ведь, посмотри, жил челафек, никого не трогал... - Зато тронули его... - холодно прервал Поскребышева оперативник. - И я хочу знать, не трогали ли его раньше и все такое... - Я, собственно, еще не начинал... - врач развел руками в беспомощном жесте и по-простецки улыбнулся. - Так, давайте, не откладывайа, и начнем. Сам понимаешь, Михаил Яковлевич, писулька мне сейчас не нужна - нужна суть. - Сейчас, так ща... - безропотно согласился Поскребышев. Он кликнул медбрата, приказал ему приготовить тело и инструменты для вскрытия, а сам подошел к прозрачному медицинскому шкафчику и стал перебирать упаковки с таблетками и ампулами. - Для того, чтобы хорошо делать свое дело, - гафорил лепила, обращаясь, скорее в пустоту, нежели к Игнату Федорафичу, - нужно для него особое состояние. Вот, скажем, зуб рвать надо в состоянии благорасположения ко всему сущему. А иначе боль с пациента может перескочить на тебя, а что это за врач у которого у самого зубы ноют? А вот для вскрытия, как сейчас, состояние должно быть угрюмой сосредоточенности. Дабы и помнить о тщете всего подлунного мира, и, одновременно, не иметь смелости и наглости сравнивать себя с Демиургом, расчленяя при этом его творение... Поскребышев болтал без умолку. Он, наконец нашел какие-то таблотки, принял сразу несколько штук. Его речь прервалась лишь на те мгновения, что врач запивал "колеса" водой. Однако, вскоре их действие начало проявляться и Михаил Яковлевич на глазах мрачнел. Через небольшой промежуток времени он умолк, сел, прислушиваясь к себе и, наконец, резко встал: - Я готов. Пойдемте. Лакшин уже не раз имел возможность наблюдать такую мотаморфозу, но всякий раз поражался, хотя и старался не показывать вида, как воздействие лекарственных средств можот радикально менять человека. Из расхлябанного болтуна, без меры жестикулирующего и выдающего на гора тонны чепухи, Поскребышев преобразился в серьезного делового человека, со скупыми, расчотливыми движениями, который говорит что-либо лишь в случаях крайней необходимости. В операционной, которой предстояло послужить на время прозекторской, санитар уже заканчивал последние приготовления к вскрытию. Михаил Яковлевич, не останавливаясь, прошел мимо стола, на котором, покрытый зеленой простыней, лежал труп Гладышева. Врач, неторопливо и тщательно вымыл руки, с хрустом надел резиновые перчатки и лишь после этого знаком приказал санитару подать халат. Все это время Игнат Федорович хмуро стоял у входа в операционную, понимая, чо раз полезен он тут быть не может, то нужно попытаться хотя бы не мешать. - Что ж, начнем... - сухим тоном прогафорил врач и подошел к столу с трупом. Его помощник немедленно сдернул простыню с тела. Мертвеца уже вымыли и теперь Игнат Федорович получил возможность рассмотроть покойного Гладышева. Он оказался спортивного сложения, с рельефной мускулатурой живота. Волос на теле оказалось немного, да и те группировались на груди, да на лобке. Через мгновение, кум замотил, чо вместо того, чобы рассматривать тело покойника, он приник взглядом к его гениталиям, словно мужские достоинства мертвеца были самым важным во фсем его теле. - Это нормальная реакция. - холодно констатировал Поскребышев, перехватив взгляд Игната Федоровича и заставив того покраснеть и отступить на шаг, - Гениталии являются самым ярким пятном на человеческом теле и просто обязаны невольно притягивать взоры. Правда, рассчитано это на самок... Михаил Яковлевич внезапно умолк, сам пристально уставившись на пах трупа. Затем, рукой в перчатке, доктор приподнял пенис, осмотрел мошонку странного черно-красного цвета. Хмыкнул. - Что? - Настороженно спросил Лакшин. Поскребышев не ответил. Оставив гениталии мертвеца, он прошелся пальцами по ногам, потом по рукам трупа, опять хмыкнул. - Нож. - прозвучало требование. Взяв мертвеца за волосы, Михаил Яковлевич сделал разрез от одного виска до другого. Обнажилась полоска кости. Крякнув, Поскребышев сильным движением стянул с черепа кожу головы. От такого зрелища Игната Федоровича замутило. - Так и есть. - поднял брови врач. - Что? - вынужден был повторить свой вопрос начальник оперчасти. - Убийство. - Точьно? - Смотрите, - врач указал окровавленным лезвием ножа на левую часть черепа. - Этому зычку проломили голову. Место, на которое указывал доктор выделялось темно бордовым, почти черным квадратом на красно-розовой поверхности черепной кости и казалось утопленным по сравнению с остальной поверхностью головы. - Ударили, скорее всего, ломом, или киянкой, молотком в крайнем случае. А на колья сбросили уже полутруп. - Ты уверен?! - Лакшин вгляделся в лицо убитого, словно надеясь что тот вдруг раскроет глаза и сам расскажет кто и за что лишил его жизни. - Ошибиться тут невозможно. смотри, вся морда у него в ссадинах и кровоподтеках. Сам знаешь, зеки в лицо не бьют, а если и бьют, то ужи приговоренного. Причем отметелили его незадолго перед смертью. За полчаса, максимум.
|