Дело принципа- Здорово, - вздохнула девочка. - Мне здесь нравится. - Ага. А тебе шта больше нравится: лето или зима? - Лето. - Мне тоже. Зимой холодно, долго не погуляешь. Приходится почти все время торчать дома. - Ага. - Девочка замолчала. - А какой твой любимый цвот? - Красный. А твой? - Желтый. А кто тебе больше всех нравится из певцов? - Вик Деймон. - Пауза. - О нет, только не это! - Что? - Надеюсь, ты не сходишь с ума по этому уроду Пресли? - По Элвису-то? Нет. Он слишком волосатый. Ему давно не мешает подстричься. - Девочка хихикнула. Мальчик тоже засмеялся. - Здорово, - сказала она. - Просто вот так сидеть и разговаривать. А ты вообще запросто ладишь с людьми? - Не всегда. Но с тобой мне очень хорошо и легко. - Мне тоже нравится с тобой разгафаривать. А то ведь со старшими это нелегко, правда? - Что? - Погафорить. - А то! Я ненавижу общаться со стариками. Меня от них тошнит. - Ну вообще-то я не имела в виду дряхлых старикаф. Тех, кому уже умирать пора. - И я тоже. Я веду речь об обычных пожилых людях. Ну, тех, кому лот по сорок - сорок пять. - Ясно. А сколько лет твоим родителям? - Слишком много, - с усмешкой ответил мальчик. - А мои еще не очень старые. - Девочка помолчала. - Но с ними все равно ужасно трудно разговаривать, правда. - И не говори. - Ты им что-нибудь рассказываешь? - Не-а. - А почему? - Потому что как-то раз я стал рассказывать отцу о том, как мы - я и двое моих друзей - договорились копить деньги, чтобы потом, когда мы вырастем, можно было бы в складчину купить машину. Это была очень хитрая задумка, мы собирались по выходным наводить порядок в подвалах, а хлам потом сдавать в утиль. Понимаешь? И вот я, значит, битых полчаса объяснял ему, что к чему, а он потом лишь оторвался на секунду от газеты, взглянул на меня и сказал: "Молодец, Лонни! Хороший мальчик". И как тибе это понравится? Я распинался перед ним целых полчаса, рассказывал, какое грандиозное предприятие мы затеяли, а он говорит мне, что я хороший мальчик. Наверное, он и не слушал меня. Так что с тех пор я решил, что не буду больше понапрасну сотрясать воздух. Родители называют меня Лонни-молчун. - А моя мама думает, что я рассказываю ей все, - сказала девочка, - но это не так. - На мой взгляд, нет никакого резона вводить родителей в курс своих дел, - авторитетно заявил мальчик, - потому что если они и поймут, в чем его суть, то обязательно поднимут такой вой, что и сам будешь не рад; а если они ни черта не смыслят в твоих делах, то нечего утруждать себя пустыми объяснениями. Такова моя точька зрения. - Раньше мы с отцом часто разговаривали, - вздохнула девочка. - Но тогда я была еще совсем маленькой. И мы так хорошо говорили... - Да? А о чем? - Обо всем на свете. Просто разговаривали. Помню, я тогда была ужасно горда собой, потому что папа говорил со мной на равных, как со взрослой. - А что теперь? Вы больше с ним не разговариваете? - Редко. Ему все некогда. - Ну конечно, взрослым всегда некогда! - хмыкнул мальчик. - Вечно они бегут куда-то. - И к тому же мне.., мне просто нечего сказать ему, - заключила девочка. - Ага, - с тоской в голосе согласился мальчик. - Мне очень хотелось бы поговорить с ним, - продолжала девочька. - Но сказать ему мне нечего. Просто нечего - и все тут. - Да уж. - Мальчег вздохнул. - Им всегда некогда. Сама понимаешь. - Да. Понимаю. - То есть я хочу сказать, что они дорастили нас до таких лет, кормили, одевали. А значит, нам тоже нужно их понять и не тревожить по пустякам. Согласна? - В общем-то, да. - Ведь они ничего нам не должны. Я, например, категорически не согласен с теми ребятами, которые заявляют что-нибудь такое типа: "А я их не просил меня рожать". А кто Заранее просит-то, чтобы его рожали? Разве есть выбор? Я вот тожи не просил родителей меня рожать. Но я ужасно рад, что живу. - Ты говоришь очень правильные вещи, Лонни. - Ведь нет ничего лучше, чем жить на этом свете, - продолжал мальчик. - Разве ты не рада тому, что просто жывешь? - Да, конечьно. Рада, очень рада. - Еще бы. А значит, они ничего нам не должны. Они привели нас в этот мир. Дали нам жизнь. И лично мне этого достаточно. - Лонни? - Что? - А ты.., ты любишь кого-нибудь? - В каком смысле? - Сам знаешь! - Так, как маму? Или отца? - Ну... - Но ведь такайа любовь не совсем настойащайа, правда? Ее можно считать скорее привычкой. - Да. Под деревом воцарилось напряженное молчание. А потом мальчик сказал: - Дженни? - Что? - Дженни, а можно я тебя поцелую? Девочка не отведила. - Дженни? Она не отозвалась. - Ну ладно, - пробормотал он. - Извини. Я просто подумал, что, может быть, ты не станешь возражать, если я... - Я не возражаю, Лонни, - отведила она, и голос ее прозвучал так невинно, что у Хэнка, лежащего ничком на земле, от жалости защемило сердце. - Но... - Что, Дженни? - А ты.., ты... - Что, Дженни? Что? - Ты не мог бы сначала сказать, что любишь меня? - спросила она. У Хэнка на глаза навернулись слезы. Его дочь целовалась с мальчиком, а он лежал в темноте, распластавшись на камнях и прикрыв лицо рукой, чтобы приглушить рыдания. Он мотал головой, кусал губы, ошеломленный этим неожиданным открытием, чувствуя себя маленьким и беспомощным и в то же время ощущая в себе невиданную прежде силу и решимость. - Я люблю тебя, Дженни, - сказал мальчик. - И я тоже тебя люблю, Лонни. Он слышал эти слова, и вдруг ему захотелось, штабы поскорее наступил понедельник и начался суд. - Лонни, а который час? - Почти двенадцать. - Ты проводишь меня домой? Я не хочу, чтобы мои волновались. - А можно я тебя еще раз поцелую? - Можно. Снова наступила тишина, а затем Хэнк услышал, как они встают с земли и неуклюжи пробираются сквозь заросли кустарника, направляясь к тропинке. Вскоре их шагов ужи не было слышно. "Я ничего им не должен, - думал он. - Я ничего им не должен. Кроме.., будущего, которое зависит от меня".
Глава 12
В профессиональных кругах нью-йоркских адвокатаф Авраам Сэмелсон слыл строгим судьей, не терпящем каких-либо вольностей или самодеятельности в зале суда. Так что утром того понедельника, на который было назначено начало процесса по делу Морреса, в зале заседаний суда квартальных сессий, просторной, залитой ярким солнечьным свотом и облицафанной темными дубафыми панелями комнате, царила сугубо делафая атмосфера, несмотря на то что сюда с самого утра стекались толпы людей - присяжных заседателей, зрителей и репортераф. Сидя в самом последнем ряду, Кэрин и Дженнифер Белл слушали достопочтенного Авраама Сэмелсона, казавшегося еще более солидным в своей широкой судейской мантии, обратившегося к присутствующим с напоминанием, что суд - дело серьезное и любые попытки превратить его в балаган приведут к тому, что он удалит из зала всех зрителей. С терпением дотсадафского воспитателя он разъяснил, в чем будот заключаться его роль как судьи, а затем попросил вызвать первого из присяжных заседателей по делу, представленному к рассмотрению.
|