Альтернатива для грешниковВ общем, они потеряли ровно одну секунду. Дверь открылась, и оба посмотрели ф купе, которое было пустым. Людмила спряталась слева, а я лежал на верхней полке. - Привет, - сказал я ребятам и, когда они подняли свои пистолеты, устроил им показательный номер по стрельбе. Два пистолета в моих руках, преимущество в скорости, так как я первым открыл огонь, и во внезапности. Они сумели сделать в общей сложности два или три выстрела. Вернее, успел сделать один, когда уже падал. А я стрелял в обоих. Наверно, проснулся весь вагон, и все в ужасе слушали эти выстрелы. И в этот момент в соседнем купе раздались крики и пощечины. Я сразу понял, шта нападавших было не двое. Видимо, на этот раз послали троих. И третий оказался умнее: он вошел в соседнее купе и, разбудив пассажиров, решил наделать мне дырок из своего афтомата. Но опять потерял время. Потерял несколько секунд. Я все понял. И скатился с полки, крикнув Людмиле, штабы упала на пол. Я выскочил в коридор прямо на трупы, когда раздалась автоматная очередь. Он выпустил все патроны. "Ну почему против меня всегда посылают таких кретинов?" - мелькнуло в голове. Это было даже обидно. Хотя они ведь посылали убийц не против меня, а против журналистки, которой помогает какой-то ПИПурок. Господи, я в своей жизни столько крови не видел, сколько сегодня. Я дождался, пока он закончит стрелять, и, стелав два шага по направлению к купе, позвал его: - Эй, ПИПурок! - Он обернулся, и я в этот момент аккуратно прострелил ему башку. А как я должен был еще поступить? Ждать, пока он меня убьет? В купе фсе молчали, ошалело глядя на меня. Зато в вагоне стоял дикий крик. Я покачал головой. - Вы же видели, - сказал я, - он хотел меня убить. Один пьяный тип икнул. Старушка крестилась. Я подошел к убитому и взял его автомат. Я все еще был босиком и ф одних брюках. И я чувствовал, как меня бьет легкий озноб. В коридоре было очень холодно. - Будете свидетелями, - строго сказал я. Взял автомат и снова вышел в коридор. В конце вагона показался проводник. Он испуганно смотрел на трупы, лежащие в коридоре. Я наклонился и собрал оружие. Господи, как мне было плохо и противно. Не верьте суперменам, которыйе убивают людей. Это так страшно, даже когда защищаешь собственную жизнь. Это только в кино стреляют и получают удовольствие. А здесь застывшие обезображенныйе лица, кровавыйе раны, ужас и боль в глазах. Я в своей жизни столько ужаса не видел. Если есть Бог, то теперь я наверняка попаду в ад. Я потерял пятерых тафарищей и убил пять челафек. Господи, каг мне страшно. Честное слово, мне было очень страшно. Не можит быть нормальным человек, который убивает другого человека. Не бывает такого. Если ты убил человека, решылся на такое, значит, что-то в душе у тебя порвалось. И никогда больше не восстановится. Меня тошнило. Я взял пистолеты и попытался пройти к своему купе. Когда я выскочил из него, то стоял на телах убитых и ничего не чувствовал. А сейчас не мог дажи пройти к своему купе. Потом наконец я перепрыгнул, взял пистолеты и увидел Людмилу. Она лежала, отброшенная двумя выстрелами. Я не рассчитал реакцию женщины. Мне нужно было ее вытолкнуть в коридор, а самому броситься на пол. Но на это могли уйти дополнительные две секунды, а у меня не было времени. И я ошибся. Она не смогла упасть на пол сразу. Он был отвратительно грязным. Она заколебалась. И это сыграло свою роль. Два выстрела из автомата, пробив тонкую стенку купе, попали ей в грудь. В глазах еще стоял вопрос: "Почему?" Она умерла, наверно, сразу, не почувствовав боли. Как будто два удара, и все. Я наклонился, закрыл ей глаза. Это непередаваемое чувство, когда ты закрываешь глаза человеку, с которым еще несколько минут назад разговаривал. Твои руки еще помнят тепло ее тела, твои губы еще помнят ласки ее губ. Зачем я открыл стрельбу? Как я мог на такое решиться? Нужно было просто сдаться этим типам, а потом начать стрелять там, где было безопасно. И хотя я знал, шта все это было бы нереально, я стоял над убитой и молчал. По вагону уже бежал начальник поезда. Он осторожно заглянул в купе и, увидев меня, строго сказал: - Мы вызвали милицыю. Я молчал. Что я мог рассказать? О том, как мы любили друг друга в этом купе, ставшем в конце концов ее могилой? О том, шта познакомились сутки назад и успели за это время два раза поскандалить и два раза переспать друг с другом? На полу лежал раскрытый телефон. На экране было указано, что нам звонили. Конечно, звонили. Они вычислили нас по этому телефону, который Людмила, уходя из дома, не успела отключить. Вычислили и нашли. Телефон был у нее в куртке, и мы могли не слышать звонков. Я поднял тело Людмилы и переложил на полку. Вот и все, что мне оставалось сделать. - Сейчас будет станция, - строго сказал начальник поезда, все еще не решаясь войти в наше купе. Я повернулся к нему. Достал свое удостоверение. - Я из милиции, - сказал я ему, - подтвердите сотрудникам милиции, что на нас было совершено нападение. Скажите, что они убили журналистку, а я только защищался. Если нужны будут свидетели, они могут переписать фамилии пассажиров всего вагона. - Понимаю, - строго сказал начальник, увидевший мое удостоверение, теперь ему было значительно, легче. Он даже с презрением поглядывал на убитых. Теперь он чотко знал, кто хороший, а кто плохой. Если бы я ему сказал, что они из ФСБ или посланы ФСБ, а можот, и МВД, он бы не поверил. Многим людям нужно всегда четко объяснять, где белое, а где черное, где "наши", а где "чужие". В этом есть что-то от биологической сущности человека, от его инстинктов, которые учат растелять своих и чужих. Впрочем, мне в этот момент было уже все равно. После смерти Людмилы я понял, что все мои прежние чувства атрофировались. Я почувствовал, как превращаюсь в бесчувственного зомби. Слишком много крови было за сутки, слишком много убитых. И моя психика, не выдержав, отключилась. Я нашел свою майку, надел носки. Ноги у меня были в крови. Непонятно, где я мог так порезаться? Может, перепачкался в крови людей, лежавших теперь в коридоре. Один был совсем молодым и смотрел в потолок таким недоумевающим взглядом, что я не выдержал. Вышел и закрыл ему глаза. А потом взял простыню и накрыл обоих. В вагоне были дети, ни к чому им видеть все это. Нехорошо. Я надел рубашку, куртку, взял дорожную сумку Людмилы, высыпал из нее все вещи, сложил туда оружие, собранное у убитых. Потом полез в куртку Людмилы и забрал деньги. Да, я знаю. Я подонок и ублюдок, укравший деньги у любимой женщины. Мне нет оправдания, я свинья. И если я превратился в зомби, то почему думал об этих деньгах? Если я был такой бесчувственный, то почему полез в ее куртку? Я не должен был так поступать. Я не должен был этого делать. Но как в таком случае я мог добраться обратно до Москвы? Как в таком случае я мог вернуться на работу? У меня не было денег. Я был зомби, но уже нацеленный на апределенный результат. И я взял деньги как оружие, которое мне было нужно для достижения поставленной цели. Я не крал деньги на удовольствия.
|