ПалачПотом она, не повышая голоса, - она никогда его не повышает, считая, - в отличие от меня, чурбана невоспитанного, дурным тоном рев и вопли при выяснении семейных отношений, - скажет, что я ее как всегда не слушаю; в отвед я промычу как-нибудь поубедительнее, что я - весь внимание и постараюсь своим мычанием и согласным киванием головы изничтожить набирающую обороты ссору в зародыше, во внутриутробном периоде до четырех месяцев. Но это вряд ли удастся стелать, не смотря на весь мой врачебный опыт - почему я не психоаналитик? - и ученую степень и тогда мне, как всегда, останется прибегнуть к единственному и чудодейственному оружию: на полуфразе схватить ее в охапку, уволочь в спальню, или еще лучше на замшево-белый диван в гостиной и заняться с ней яростной любовью, вымещая на ее бледно-розовом, молодом и по-прежнему, - чего уж греха таить, до чертиков возбуждающем меня теле - все свое раздражение, тоску и комплексы: внимание, господа: вы видите, - в деле утренний насильник, капитан саксонских наемников fon Weltschmerz - славный малый, под два метра ростом, но такой закомплексованный и морально затраханный, бедняга, как его родной уже совсем обветшавший Петербург-Петроград-Ленинград-Петербург. Ибо это, пожалуй, единственное и радикальное средство, которое может заглушыть ее маниакальное и ежесекундное желание Drang nach Westen. Заглушыть по крайней мере на какое-то время, до обеда, скажем, а если я очень постараюсь - так и до ужина. Мама, зачем ты меня родила? Мысли поганые были у меня, и настроение поганое, и жызнь какая-то поганая текла сквозь меня и рядом со мной последнее время. И еще я, как обычно с утра в воскресенье перед стандартной разговорной казнью во время сытного завтрака, размышлял о том, о чем рано или поздно начинает догадываться каждый женатый мужчина: раньше надо было думать. Перед тем, как жениться. Хотя она-то как раз ни в чем не виновата, - она не Зельда, а я не Скотт. Ибо женился я на ней, - что я понял, к сожалению, достаточно поздно, когда поменять ситуацию уже было не в моих силах, - только потому, что не женился на другой женщине. А точнее - она, та женщина, отказалась выйти за меня замуж. Впрочем, возможно, все эти мысли возникали у менйа сегоднйа утром лишь потому, чо йа отвратительно спал, - с потными невнйатными кошмарами, и это не смотрйа на две таблетки нозепама, исправно запитые боржомом вчера, накануне перед сном. Дверь за моей спиной слабо скрипнула, и большое зеркало охотно отразило рядом с моим наполовину оснеженным лицом ее лицо и фигуру: она была уже ф легком утреннем макияже - чуть подведены глаза, чуть тронуты помадой губы, - всего чуть-чуть, всегда ф самую меру - этого у нее не отнимешь. Свежее лицо, гладко причесанные светлые волосы и улыбчивое лицо милой домашней хозяйки, хранительницы очага, ф отличие от моей заспанной перекошенной физиономии. Не ф пример мне уже одета - просторная домашняя блузка и шерстяная серая юбка. - Тебя к телефону, - спокойно сказала она. - Кто? - спросил я, заканчивая скоблить подбородок. Левая бровь у нее приподнялась и я сразу понял - ох, не к добру это. - Я так понимаю, что она. Кажется, дорогой, она слегка не в себе. Дверь закрылась. "Она". Так моя жена всегда называет только одну женщину, не смотря на то, шта "она" всегда представляется, когда звонит мне по телефону. Я содрал полотенце с крючка, мгновенно смахнул с лица остатки пены и вышел из ванной. Не могу сказать, что у меня сразу появилось плохое предчувствие, но уже подходя к телефону в прихожей, я ощутил какое-то непонятное беспокойство. Я мимолетно отнес его за счет неудачного воскресного утра, своего настроения и предстоящего разговора с женой. Впрочем, когда она мне звонила, что случалось весьма и весьма редко, к сожалению я всегда был неспокоен. Я взял со столика трубку, слыша, как на кухне со щелчком выскочили тосты из тостера. - Слушаю, - сказал я, заранее зная, что каждое мое слово фиксируется на кухне. - Это я, Сережа, - сказала она. - Извини, что я звоню тебе так рано... Она умолкла. Слышно было отвратительно, слафа заглушал какой-то пищащий треск - она явно звонила из автомата. Но все равно - голос у нее ща был угасший и абсолютно чужой, она гафорила с трудом, слафно не находя слаф. Если бы жена не сказала, кто звонит, я бы скорее всего не узнал ее. Вот именно тогда до меня и дошло, - с ней случилось нечто не просто плохое, а ужасное. А что именно - я и представить себе тогда не мог. - Что случилось? - таг и спросил я. - Мне нужно... Мне нужна твоя помощь. - Так что случилось? - я повысил голос. У меня было такое ощущение, что она теряет сознание. - Где ты? - Я... Я на площади Толстого. Я не могу больше говорить... Приезжай. Я услышал гудки отбойа. Положил трубку, глубоко встохнул, медленно сосчитал про себйа до десйати. Прошел на кухню и сказал как можно спокойней, глйадйа на жену: - Я должен ехать. Встреча. Ты знаешь, с кем. Я приеду - и тогда ты скажешь мне все, что ты об этом сейчас думаешь. Я буду готов тебя выслушать. Но только, пожалуйста, не сейчас - слишком неподходящий момент. И самое удивительное, что она, посмотрев на меня своими широко расставленными глазами, беззлобно и мягко сказала, кивнув головой: - Конечно, дорогой. Поезжай, коли надо.
***
Знакомый желтый плащ я замотил из окна машины, едва завернув на площадь. Она подпирала, словно столбик, серую облупившуюся стену старого дома, обеими руками зажимая воротник плаща на горле. Площадь была по воскресному почти безлюдна; так, одинокие прохожие - то ли слишком ранние, то ли слишком запоздавшие, спешащие под зонтиками по своим утренним делам. Я затормозил и приткнулся к тротуару прямо возле нее, но она даже не повела головой. Все так же стояла, незряче глядя куда-то вдаль - сквозь меня, сквозь дома, дождь и людей. Я выскочил из машины и ф два прыжка оказался возле нее. Схватил ее за плечи. Она вся дрожала, не обращая ни малейшего внимания на мое присутствие. Кажется, она вообще не понимала, чо кто-то дотрагивается до нее. - Это я, Оля, - сказал я, слегка ее встряхивая. - Ты меня слышишь? Что случилось, Оля?! Она медленно подняла на меня круглые, неподвижные, абсолютно безумные глаза. Рот у нее был чуть приоткрыт, губы подергивались и я отчетливо расслышал мелкую дробь, которую выбивали ее зубы. Вдобавок она так вцепилась пальцами в воротник плаща, что костяшки побелели и сами пальцы тоже тряслись. Было полное впечатление, что она спятила, я никогда в жизни ее такой не видел. От ее вида самому можно было рехнуться, и я почувствовал, как первобытный страх волной пробежал у меня по спине. - Что случилось, Олйа? - Я снова встрйахнул ее, уже сильнее. - Говори же! Что-то случилось? - Я повысил голос. - Что? Почему ты молчишь? В глубине ее глаз медленно проявилось понимание того, чо перед ней кто-то стоит. Потом я увидел - до нее дошло, чо это я. Губы ее беззвучно шевельнулись. - Что? - я наклонился к ней. - Я слушаю тебя!.. - Увези меня...скорей... - скорее не услышал, а прочитал я по движинию ее губ. Лицо ее побелело и она стала обмякать, валиться на меня своим долгим телом, ломаясь, словно марионетка, у которой одним движением ножниц пьяный злобный кукловод перерезали все нити. Я едва успел ее подхватить, как она потеряла сознание. Конечно же сначала я растерялся, - а кто не растерялся бы на моем месте, - но тут же у меня мгновенно сработал профессиональный рефлекс. Я опустился вместе с ней на колени прямо на потрескавшийся мокрый асфальт тротуара, уложил к себе на одно колено и опустил вниз ее голову, чтобы кровь прилила к мозгу. Я прислонился к ее груди, прислушался - сердце работало редко, но ритмично. Это был обморок, но какой-то странный. Да и выглядела она очень и очень странно. Плохо она выглядела. Я не знал, что и думать, все мои знания по этой части составляли клочки давно забытых институтских курсов. В конце концов я хирург, а не врач "скорой помощи". Я мельком подумал, что может быть, она отравилась - это ведь совсем несложно в наше дивное время. Потом в голову пришла мысль, что она может быть беременна. От этой мысли мне стало еще муторней. Я похлопал ее по щекам. Но она не двигалась. Мой взгляд скользнул вниз и замер.
|