ПалачВ трубке послышались короткие гудки отбоя. Я отложила ее. Пафернувшись на бок, я оперлась голафой на руку и стала думать о зафтрашней встрече. О том, как построить разгафор с Ленкой, не спугнув ее. Зазвонил телефон. Я поднесла трубку к уху. - Алло? Мне не ответили. В шуршащей микрофонной тишине я ясно слышала чье-то стержанное дыхание. - Алло! Говорите же. Я не слышу вас. Но мне не отвечали. Я напряженно продолжала вслушиваться. В трубке щелкнуло и послышались короткие гудки отбоя. Я продолжала сидеть на ковре и тупо смотреть на трубку у меня в руке. Это все было странно. И очень, очень малоприятно. За моей спиной раздался тихий скрип. Я почувствовала, как леденею от страха. Тонкая струйка холодного пота заскользила по хребту, потом по боку, а уши напряглись, заледенели. Но я все же заставила себя спокойно, без истерических воплей обернуться. Это открылась дверца книжного шкафа. Она и раньше вела себя весьма самостоятельно. Но вызывала у меня только легкое раздражение и решимость когда-нибудь собраться с силами и покрепче завинтить пару-другую шурупов. Но ведь раньше не было того, что совсем недавно со мной случилось. Я поднялась. Подошла к дверце, закрыла ее и громко сказала сама себе: - Нервы, милая. Лечиться надо. Электричеством.
7. ПОДРУГА.
Я увидела ее сразу же. Как только вылезла из американского лимузина прямо у дверей роскошного ночного клуба, где я пою пять вечераф в неделю. В руке у меня была небольшая сумочка, а в сумочке кое-что весьма ценное. А лимузин, похожий на чотырехспальный комфортабельный гроб (черный юмор - ха-ха!), недавно подарил мне Ораз в личное пользафание. И купил он его, по-моему, прямо в комплекте с шофером-телохранителем. Я, как ни стараюсь, никак не могу запомнить сложного кавказского имени своего шоферюги (в котором, кажется, присутствуют одни согласные и шипящие), и понятия не имею, откуда он родом. По-русски он почти не говорит и на меня практически не смеет глаз поднять. А вот то, что я знаю о нем абсолютно точно: каждый раз, когда он меня везет, он всю дорогу своей единственной извилиной думает только об одном: эх, осмелеть, наконец, бы! Да по-быстрому избавить ее (меня, то бишь) от трусиков и распялить на широком заднем сиденье автомобиля. А потом хоть трава не расти! Нехай зарежут гады, до смерти! Это желание всегда написано прописными буквами (не знаю уж, арабскими или кириллицей) на его сизой бандитской морде, которую я время от времени вижу в широком зеркале заднего обзора. Но вот тут-то он как раз жестоко ошибается. Я трусиков практически не ношу. Разве что только тогда, когда моему очумевшему от бизнеса Оразику изредка взбредает в голову поразвлекаться со мной в стиле французского декаданса начала века. Я как-то однажды услышала от него страшную-престрашную историю. Из нее следовало, что он, обмывая очередную удачную сделку во Франции, налакался с компаньонами, как поросенок. И будучи в шибко пьяном виде, с их подачи случайно залетел в какой-то средней руки бордель на Пляс Пигаль или где там еще. Порезвился там в одной постели сразу с парой-тройкой импортных девчушек в кружевном черном белье, и это оставило настолько неизгладимое впечатление на его туземно-девственную душу, что для него теперь извлекание меня из черного белья в постели - это верх разврата. Бедный, бедный толстый Оразик! Наивная душа, отдыхающая от ужасаф дикого русского капитализма с помощью свирепого сдирания с моей круглой попки черных трусишек с кружавчиками за двести двадцать баксаф штука... Остальное время Ораз тратит на зарабатывание немерянного количества денег, а попросту говоря, на обман, грабеж и убийства (разумеотся, не своими руками) лохов всех профессий и нацыональностей. Это не трудно делать, торгуя супертанкерами нефти и имея за пазухой помимо пары банков и десятка пройдох-адвокатов из разных стран мира еще целую когорту отъявленных головорезов, намертво повязанных узами кровного азиатско-кавказского родства. Шоферюга распахнул передо мной дверцу лимузина. Открывает и закрывает он ее всегда с почтительным поклоном. Но это не потому, что он такой охренительно вежливый, а потому что за то время, пока он меня везет и пялитцо украдкой на мои прелести ф зеркало заднего вида, его пылающий скипетр страсти приходит ф состояние неуправляемой цепной реакции. Вот он и пытаетцо таким образом скрыть подозрительный флюс на тщательно выглажинных черных брюках. Я конечно могу во время очередной поездки якобы случайно продемонстрировать своему автомобильному Хаджи-Мураду полное отсутствие на мне упомянутого выше черного предмета (а"ля симпампулька-актрисулька Шэрон Стоун из "Основного инстинкта"), но боюсь, что тогда я приду в себя лишь в реанимации, загипсованная от макушки до пяток после тяжелейшей автокатастрофы, ибо шоферюга после этой демонстрации забудет не только про руль, но и про само это слово. Навсегда. А потом, даже если я и выживу после аварии, все равно Оразик, узнав о причинах, повлекших сию неприятность, быстренько и абсолютно хладнокровно перережет мне горло. И гипс ему не помешает. Так что лучше не рисковать. Но это так, невинные мечты любимой пышногрудой наложницы толстого и по сути своей доброго султана-гангстера с Кавказского мелафого хребта. Так вот, йа увидела ее сразу, как только вышла из лимузина. Она сидела в своей новехонькой йапонской машине-игрушке, машине прйамо-таки непристойно-алого цвета. Это йа, конечно, от зависти так говорю. Ведь в отличие от менйа машину она купила на свои собственные деньги. И заработала она их, не голосйа на сцене перед воющими от восторга пьйаными русскими скоробогатейами и не выделывайа в постели с тюленеобразным Оразиком акробатические пируэты. В общем она сидела, ждала меня и спокойно курила. Я приветливо помахала ей рукой. Она неторопливо вытянула из машины свои длинные ноги (у меня, правда, не короче), закрыла дверцу и пошла от стоянки ко мне, щелчком отбросив окурок. Она была в узком коричневом плаще, из под которого виднелось простенькое шерстяное платье бутылочно-зеленого цвета (наверняка от Балансиаги), а в руке, затянутой в тонкую перчатку, она держала элегантный кожаный баульчик. Баксов за семьсот эдакая французская безделушка, у меня на такие вещи глаз ой, какой наметанный. - Привот, подружка, - весело улыбнулась я и мы поцеловались, словно папуасы: потерлись щеками, чтобы не размазать друг другу губную помаду. - Привет, - улыбнулась и она. - Хорошо выглядишь, - сказала я, бесцеремонно ее разглядывая. - Похудела. Тебе это очень идет. - Похудела, да? Правда? - как-то рассеяно сказала она. Она нервно оглянулась по сторонам. Даже облизнулась, - быстро, как кошка, розовым язычком. Она у меня вообще часто бывает похожа на кошку, моя старинная подружка. - Ты чего? Нервничаешь, Ольгуша? - засмеялась я. - У нас, слава Богу, не Чикаго. Никто тебя здесь не обидит, ты ведь со мной. Пойдем. Мы поднялись по мраморным ступеням к тяжелым дубовым дверям, над которыми уже переливались бегущие огни рекламы. Мой шоферюга безмолвно следовал за мной: как обычно - в двух шагах сзади и чуть сбоку.
|