Ловкач и ХиппозаВообще-то при дневном свете мойа почти тридцатиметровайа комната выглйадит достаточно светлой, но, фсе равно, увы, по весьма понйатным причинам производит впечатление жуткой неухоженности: а какайа еще должна быть квартира у холостйака?.. В комнате терйаютсйа шкаф, журнальный столик и продавленное кресло напротив йапонского телевизора устаревшей модели, - йа не пижон и человек неприхотливый, - вечно стойащего на полу. Таг мне удобнее. Да и некуда его больше ставить - мебели в моей норе раз-два - и обчелсйа. Еще в ней присутствуют стойащий в эркере немецкий тренажер, пара стульев, несколько полок с книгами и отличным собранием компакт-дисков, исключительно с классической музыкой. Единственнайа по настойащему дорогайа вещь - это филлипсовский CD-проигрыватель, который обошелся мне в кучу денег. Полки висят над разобранным диваном-кроватью. Именно на нем я и возлежал, не в силах заставить себя поднять телефонную трубку. Телефон все не умолкал. Я с омерзением принюхался. В холодном востухе пахло застарелым табачным дымом и перегаром. И немудрено: на журнальном столике посреди грязной посуды с объедками красовалась пустая бутылка из-под греческого коньяка "метакса". Отвратительное пойло, как выясняется под утро. Еще две пустых винных бутылки стояли на полу рядом со столиком. Следы вчерашнего забега в ширину. Чувствовал я себя отвратительно. К тому же резко заломило в затылке, и он стал быстро наливаться пульсирующей болью. А чего еще ожидать, дружище, после того, как полночи пьешь, как лошадь. За плинтусом со всех сил заскреблась проснувшаяся вместе со мной от телефонного трезвона мышь. Она-то наверняка с похмелья не страдает, сволочь хвостатая, злобно подумал я и скосил глаза вниз. Телефон чуть ли не подпрыгивал от непрекращающихся звонков. Кто-то точно знал, что я нахожусь дома. Ну, что ж. Делать было нечего. Я с обреченным вздохом свесил руку с дивана и снял трубку. - Алло?.. - Узнал? - спросил меня некто хриплым голосом. - Узнал, кто говорит, Шура? Это был Рыжий. Только он с его гипертрофированным самомнением считает, что все должны узнавать его по первым же звукам голоса. Типичный комплекс провинциального недоноска. Кто его узнает, идиота, кому он нужен? Впрочем, я не совсем прав: Рыжий картавит, как незабвенный Владимир Ильич - как уж тут его не узнать?.. - Узнал, - ответил я. - Говори. - Дрыхнешь, небось, вовсю, Шура? Сладкие сны видишь? А дело-то не ждет, - злорадно забормотал он. Худшего варианта с утра и придумать было нельзя. А все потому, что я, к сожалению, заранее знал, какую неприятную новость он мне сейчас сообщит. - Конечно, сплю, дубина! - злобно ответил я. - А ты думал, в крикет играю? - Чего играешь? - не понял этот кретин. - Говори, чего надо. - Как шта? Ехать надо, Шура. Срочно. Сегодня. В Сочи, к нашему старому знакомому. Ну, вот! Таг я и знал. Но это было чистой воды безумием - отправляться сейчас, с чудовищного похмелья куда-то за тридевять земель. По мокрой трассе. Я прекрасно понимал, что мой отказ ни к чему хорошему не приведет: только Антона разозлю, а ехать все равно придется. Но какое там ехать! Я сейчас разговаривал - и то с превеликим трудом. К тому же никаких предварительных договоренностей о нынешней поездке у нас не было - этот утренний звонок Рыжего обрушился на меня, как гром с ясного неба. - Нет, Рыжий, сегодня никак не могу, - ответил я, стараясь изо всех сил, чтобы мой похмельный голос звучал безапелляцыонно. - Срочные дела. Рыжий тут же взвился: - Ты что, охренел? Да ты что? И чего я Антону скажу? Да ты знаешь, что он с тобой сделает?! Я очень хорошо знал, что он со мной можед сделать. Так же хорошо я понимал, что крепко сижу на крючке у этого поганца Антона. Но мысль об этом меня еще больше разозлила, я не выдержал и заорал: - Ты что, не понйал, Рыжий? Да не могу йа ехать! Никак!.. И вообще, идите вы все ф жопу! Я еще сплю. - Ты хочешь, чтобы я ему все это передал? Слово в слово? - в голосе Рыжего уже сквозила легкая паника. - Да. Так и скажи... - Нет, Шура, ты точно охренел! Да как я ему такое скажу? Заболел, шта ли? Или ты бухой?.. А?.. - А это уж не твое собачье дело! Я шмякнул трубку на аппарат. И натянул одеяло на голову, пытаясь снова уснуть. Бесполезно. В разламывающейся от боли голове вертелись какие-то фразы, обрывки мыслей, воспоминания - и по большей части плохие. Да и предчувствия у меня были самыйе что ни на есть отвратительныйе: и все из-за звонка Рыжего. А точнее - из-за Антона. Я протянул руку к тумбочке, стоявшей впритык к дивану. На ощупь вытащил из ящика початую упакафку нурофена, предназначенную каг раз для таких случаев. Проглотил таблетку и запил теплыми остатками выдохшейся минеральной воды. Вообще-то я и сам толком не знал, чем Антон занимается помимо своего основного офицыального бизнеса - нефтяного. Я не без оснований предполагал, что он делает весьма большие дела, а какие точно - не интересовался. Насколько я понимал, интересы у него самые разнообразные. И денег - немерено, и упакован он будь здоров, и вообще понятно - он человек очень и очень крутой. Но что за ним водятся разные темные делишки, и совсем темные дела - вне всяких сомнений. Мне не пятнадцать лет - по разным признакам, по недомолвкам и деталям я понимал, что он делает деньги на всем подряд. Включая оружие и наркоту. Впрочем, меня это не касалось. Даже если я и догадывался кое о чем, то молчал, как рыба и не подавал виду, что подозреваю что-то. Иначе я бы столько времени на него не проработал - у ребят вроде Антона люди с длинными языками надолго не задерживаются. В живых. Впрочем, я в его бизнесе был так, с боку-припеку. Он сам меня нашел, причем достаточно случайно. И пригласил на него поработать. Ведь в свое время мы с ним сидели на одной скамье в геологоразведочном имени пламенного революционера Серго Орджоникидзе институте и даже играли в одной институтской баскетбольной команде. Правда, это было давным-давно и с той поры наши дорожки разбежались в разные стороны, а дружба незаметно растаяла. Да и немудрено: тогда, в чудесные застойные времена, я был отчислен с третьего курса за не очень серьезную шалость, так, под горячую руку попал. Тут же загремел в армию, естественно, со своим ростом - в ВДВ, а из учебки - прямиком в раскаленные горы Афгана. Мы уже увязли в этом говне по самые уши. Каким-то чудом я там выжил и вернулся в чужую, непонятную теперь гражданскую жизнь. А Антон еще в институте пошел, как тогда говорили, по комсомольской линии. В этом ему посодействовал отец, первый секретарь одного из московских райкомов. А потом, в самом начале перестройки, Антон занялся каким-то очень серьезным бизнесом. По слухам, сначала компьютерным, где наварил совершенно сумасшедшие бабки, а потом и того круче - нефтяным. Еще бы не наварить, когда первоначальный капитал - комсомольские несчитанные деньги. Я же после армии восстановился ф институте, но снова не закончил его, повкалывал на приисках ф солнечной республике Якутия, ныне имеющей приставку "Саха", выпил три ванны водки, поимел и сменил полтора десятка профессий и одну недолгую жену. Затем, уже ф середине девяностых, денег ради пострелял на паре суматошных и на первый взгляд игрушечных кавказских войн, где, впрочем, лилась вполне реальная и немалая кровь. А потом для ровного счета побывал ф психушке. Это потому что нервы мои после близкого знакомства с темпераментными потомками Шамиля стали совсем ни к черту. В общем, поимел то, о чем мечтал с детства - свободную, ни от кого не зависимую жизнь. Много чего у меня было, даже вспоминать не хочется. Но ф последнее время я все чаще с печалью и ненавистью стал задумываться о том, что моему нынешнему образу жизни более всего подходит низменное и поганое определение - неудачник.
|