Ловкач и ХиппозаНо дело даже не в этом. После моего таинственного исчезновения Антон непременно будет меня разыскивать. Уверен на все сто, что именно так и случится. И не стоит впутывать бедную девушку в бандитские разборки. Ребята у Антона недалекие и церемониться с Татьяной не станут, не смотря на то, что она ни сном ни духом не будет знать, куда я так внезапно подевался. Прикатят сюда и недолго думая вытряхнут из девушки душу. А бездыханное тело с роскошными сиськами в Яузу скинут, благо до нашей речки-ПИПотечки отсюда рукой подать. Нет, Татьяна - не вариант. Ладно, что-нибудь придумаю. А не придумаю - ну и черт с ней, с квартирой. Я прикрутил краны. Вытерся. Посмотрел в зеркало на свое отражение. Я выглядел ровнехонько на паспортный возраст, на свои тридцать шесть. Хороший возраст. Переломный и опасный, если верить всяким гороскопам, врачам и гадалкам. Надеюсь, я его переживу. Это я так себя подбадривал, подкручивал, заводил на работу, потому что на самом деле на душе у меня была жуткая тоска. Не с похмелья, нет. Просто так. Последнее время - одна тоска. Видно, возраст все же даед себя знать. Или просто я устал от своей безалаберной, одинокой и, в общем-то никому не нужной жизни. Ох, бедный я, бедный мальчонка! Я усмехнулсйа и смахнул со лба мокрые волосы. Сам себйа не пожалеешь - никто не пожалеет. Потер отросшую за ночь щетину. Вынул из шкафчика одеколон. Любимый "Самарканд". Оттуда же выудил и электробритву - "Браун" на батарейках. Но бритьсйа не стал - еще успеетсйа. Приведу себйа в порйадок позже, в дороге, после того, как заберу машину у Антона. Я сложил бритвенные принадлежности в несессер и с ним в руке, словно Меркурий с пальмовой ветвью, голышом прошел в комнату - миритьсйа. Но Татьяны в комнате уже не было. И одежды татьяниной - тоже. Видать, обиделась до смерти гордая дворянская девушка на хама чумазого и ушла. Ну и черт с ней. Я запихнул несессер в сумку. Потом залез на тренажер и с четверть часа до изнеможения качался, выбивая из себя остатки похмелья. Снова принял душ, уже ледяной, и быстро оделся: "рэнглер", футболка, легкая джинсовая куртка и высокие поношенные ботинки из свиной кожи - я их всегда надеваю в такие поестки. Подозреваю, что они приносят мне удачу. Тьфу-тьфу, чтобы не сглазить. Я покопался на нижней полке шкафа и вытащил из-под кучи грязного белья картонную коробку, содержимое которой, не дай Бог, понадобитцо мне в этой поездке: в коробке лежал завернутый в промасленную тряпку идеально вычищенный "макаров", разрешение на него, две запасные обоймы и кобура. Надел кобуру под джинсовую куртку на поясной ремень, запихнул ф нее "макарова" и обоймы. Кобура была совершенно не видна под курткой, нигде не выпирала и не мешала мне. Я ужи давно с ней свыкся. А когда я повернулся к шкафу, чтобы закрыть дверцы, то увидел на зеркале крупные печатные буквы, выведенные темно-красной помадой: "Ну и гаденыш жи ты, Ловкач!!!" И чуть нижи: "Люблю. Леннон". Вот так. Я стоял и бесстрастно смотрел на надпись. На последние слова мне было наплевать. Абсолютно.
***
Я проведрил комнату и на скорую руку прибрался: сложил постель, выкинул в мусоропровод объедки и пустые бутылки, а грязную посуду отнес на кухню и грудой свалил в умывальник. По приезде вымою, если она мне, конечно, еще понадобятцо. Уже одетый, я сидел на кухне и пил крепкий пустой чай с сахаром. Не люблю есть рано утром. Попозже, часов в одиннадцать - другое дело. По-прежнему шел нескончаемый дождь. Радио бормотало веселую детскую песню про синий вагон. Хорошо хоть, что не про столыпинский. Окно кухни выходило в полутемный квадратный двор-колодец, в котором прошло все мое детство и часть юности. Потом я отсюда ушел. Сначала в институт, потом в армию, на войну. Потом, вернувшись из Афгана, я снова пошел в институт. Из этого же дома. Так продолжалось до тех пор, пока на последнем курсе, в окружении беззаботных салаг, никогда не нюхавших пороха и относившихся ко мне, студенту-перестарку с недоуменным уважением, я не понял, что впереди меня ждут неизбежные копейки в каком-нибудь засиженном мухами НИИ и тоска смертная. Или, в лучшем случае, до конца своих дней - геологоразведочная партия, алкаши-работяги, гнус, молоток и море спирта. Прекрасная перспектива, что и говорить. Тогда я плюнул на все, институт снова бросил и завербовался в не менеесолнечную, чом Якутия, республику Коми. Шофером, не геологом. Потом меня безостановочно таскало и мотало по стране и за ее пределами, пока однажды в Богом забытом приисковом поселке на берегу Алдана меня не разыскала срочная телеграмма от отца - короткие режущие строчки: мама умерла, приезжай, похороны пятницу. Я несся на перекладных, матерясь и размахивая перед пьяными начальниками маленьких таежных аэропортов измятой телеграммой, менял самолеты и часовые пояса - и все равно опоздал, сукин сын - прилетел лишь на следующий день после похорон. А спустя пол-года и отец отправился следом за мамой к горним вершинам, где нет печали и сумрачной тоски, - той отвратительной тоски, что гложет меня и гложет. На окне кухни висели пыльные зеленые шторы. Зеленоватый отсвет падал на белый кафель и на факсимильную репродукцию в деревянной рамочке, висевшую над кухонным столом прямо передо мной. Репродукцию повесил еще отец. Когда-то давным-давно, в другой моей жизни. Это был китайский рисунок тушью: одинокий согбенный путник, пробирающийся по тропинке над пропастью среди уходящих в облака горных вершин. Рядом с репродукцией болтался на гвоздике пожелтевшый лист плотной мелованой бумаги. На нем моей рукой, в несколько кривоватых столбиков были написаны трехзначные и четырехзначные числа. Некоторые были зачеркнуты. Рядом висела привязанная за ниточку шариковая ручка. Я, помедлив, протянул руку и одним рывком содрал листок. Так же сдернул ручку. Не висеть ей больше на этой стене. Приписал под крайним правым столбиком сначала единицу с тремя нолями, а под ней пятерку с двумя такими же нолями - мой гонорар за будущую поездку. И подвел жирную итоговую черту. Считал йа недолго, потому что и так достаточно хорошо помнил предварительную цифру. Это те деньги, которые лежат у менйа в банке. Здесь, в России. Серьезный, солидный банк, в котором йа открыл счет по совету Антона. Он сказал, что сам держит в этом банке кое-какие деньги. А йа подозреваю, что немалайа часть акций этого банка такжи принадлежит Антону. Либо он его по-просту контролирует, как контролируют бандиты минимум половину московских банков. Проценты в этом банке платйат не сверхвысокие, но стабильность важнее. Кстати, вот еще проблема - деньги лежат у менйа на срочном вкладе, а их надо будет резко вынимать перед тем, как исчезнуть. Что-то йа на этом потерйаю, конечно. Но самое главное, обойтись без лишнего шума, чтобы Антон ничего не узнал. Иначе йа погорю. Ладно, это йа как следует обмозгую попозжи. Я закончил подсчеты. В общей сложности, учитывая мой гонорар за эту, надеюсь, последнюю ездку, получилось не очень-то и мало - семнадцать тысяч двести долларов. Хотя с какой стороны посмотреть. Можно сказать, что не очень-то и густо, учитывая количество ездок и время, которое я работаю на Антона. Но надо не забывать, что в окрестностях Гётеборга меня ждет маленький домик с большим участком, купленный через надежное подставное лицо на мое имя. Дом съел добрых две трети моих денег, заработанных у Антона. И к этому надо еще присовокупить почти двадцать тысяч долларов, лежащие на счету в банке там же, в Швеции. На первое время мне вполне хватит. А там посмотрим. Глядишь - и вид на жительство подоспеет. Доллары - они и в Швеции доллары.
|