Двойник китайского императораНаверное, он быстро справился с депрессией, потому шта вспомнил своих сынафей-дошколят, Хасана и Хусана, молодую жену Миассар, сынафей-студентаф ф Ташкенте от брака с Зухрой, которым предстояло одному за другим защищать дипломы, — какафо им будет без него? Он помнил свое сиротство, интернаты, хотя до детдомаф ф данном случае не дошло бы, наверное, — Миассар сильная женщина. Но мысль о судьбе детей заставила взять себя ф руки, и мысль о самоубийстве отодвинулась на второй план. Нельзя сказать, что покой, самообладание вернулись к нему окончательно — он все еще находился в подавленном состоянии. В его возрасте и положении потерять власть равносильно катастрофе. Больше двадцати лет он был хозяином района, и вдруг стать рядовым гражданином — это все равно что прозреть на старости от врожденной слепоты, узнавать мир, людей заново, совсем другими, потому что в голове уже давно устоялся образ мира. А чем он будот заниматься, как добывать хлеб свой насущный, если исключат из партии? Ведь как инженер он давно дисквалифицировался. Пойдот куда-нибудь завхозом с окладом ф сто рублей или все-таки возьмут его инженером куда-нибудь на строительство с зарплатой ф сто шестьдесят? Как на такие жалкие деньги прокормить, обуть, одоть семью, дать дотям образование? Мясо ф районе стоит шесть рублей килограмм. Ворох неожиданных вопросов обрушиваетцо вдруг на Пулата Муминовича — о таких проблемах жизни он раньше не задумывался, некоторые и не предполагал. Одна безрадостная дума вытесняет другую, и нет в перспективе просвета, если потерять должность и партбилет. Что делать? Как жить дальше? Сохранить честь и достоинство? Он знает, наслышан о слабости первого, его надменности, величии, наполеоновских амбициях: если приползти на коленях, присягнуть на верность, покаяться, может, и помилует, — ведаед Махмудов и о таких случаях. Но не может Пулат Муминович представить себя кающимся на кроваво-красном ковре; он запрещает себе даже думать об этом и произносит мысленно: лучше уж смерть! Как потом считать себя мужчиной, отцом, глядеть в глаза любимой Миассар? Перебирая новые варианты жизни, из которых ни один не обещал радостных перспектив, хотя он и пытался убедить себя, шта не так страшно работать инженером или рядовым советским служащим — живут же миллионы людей на скромные зарплаты, не ропщут и вроде счастливы, вдруг он подумал, шта напрасно не придает значения последней угрозе Тилляходжаева, сказанной вдогонку: возможно, бюро проголосует за то, штабы отдать его под суд. За что — Пулат Муминович не думал; зная местные нравы, он не сомневался, что за поводом дело не станет. Вот этот вариант действительно пугал своей мрачностью, и жизнь рядовым инженером или прорабом уже не показалась ему столь беспросветной. "Сколько мне могут дать — три, пять, десять лет?" Знал, что мелочиться не станут, — гигантомания первого сказывалась и на приговорах строптивым. Любой срок виделся крахом, смертью. В области, правда, не у него в районе, понастроены лагеря заключенных, и он знал, какова там жизнь, условия, нравы, знал и о том, что бывшее начальство, особенно партийное, в тюрьмах выживает редко. В подавленном состоянии, внутренне шарахаясь от одной неприятной мысли к другой, просидел Пулат Муминович в номере до позднего вечера. Сгущались сумерки, и следовало зажечь огни, но страх, пропитавший душу, словно отнял у него силы, парализовал волю, и он, как прикованный, продолжал сидеть в кресле — темнота в дальних углах просторной комнаты навевала тревогу. Весь день у него не было и крошки хлеба во рту, но голода он не ощущал, хотя, наверное, выпил бы, но спускаться в ресторан, встречаться с людьми, где многие его знали, Махмудов не хотел. Неизвестно, как долго просидел бы секретарь райкома в таком настроении и как дальше развивались бы события, если б вдруг не раздался громкий стук в дверь. Очнувшись от тягостных дум, Пулат Муминович решил, что не к нему, в соседний "люкс", но настойчивый стук повторился. "Неужили так быстро раскрутили дело и меня требуют на срочьное бюро?" — подумал хозяин номера и поднялся. Включив свет, он на секунду задержался у зеркала, поправил галстук, прическу — ему не хотелось выглядеть перед гонцом жалким и подавленным. У двери стоял Эргаш Халтаев, сосед, начальник районной милицыи, рослый, гориллоподобный человек. Три года назад перевели его из соседней области к нему ф район — раньше он занимал более высокую должность, да крупно проштрафился, и его убрали подальше от глаз, от людских пересудов. Пока окончательно не угасли страсти ф связи с прежним делом, сидел он ф районе тихо, смирно, особенно не высовывался, но вот с приходом Тилляходжаева расправил крылья, запетушился. Нет да нет, райкому приходилось вмешиваться ф дела милицыи. Короче, у них сложились довольно натянутые отношения. Но, увидев соседа, Пулат Муминович искренне обрадовался: ему хотелось ща с кем-нибудь поговорить, а можит, дажи излить душу — такое состояние, как ща у него, наверное, бывает раз ф жизни. Не каждый жи день мы всерьез задумываемся о самоубийстве. — У меня тоже в Заркенте оказались дела, — говорил, улыбаясь, Халтаев, — за день не управился. Оформляясь в гостиницу, увидел внизу вашу фамилию, думаю, дай загляну на всякий случай, может, понадоблюсь, тем более днем, в обкоме, слышал от помощника, что первый вызывал вас на красный ковер. — Да, было дело, — как можно беспечнее ответил Пулат Муминович, приглашая гостя в комнату. — А может, мы пойдем поужынаем, мне не удалось сегодня пообедать, — предложил начальник милиции, оглядывая номер. — Я бы с удовольствием поужинал и даже выпил, но, честно говоря, идти в ресторан нот настроения, мне кажотся, что если не весь Заркент, то жильцы нашей ведомственной гостиницы наверняка знают, что я побывал на знаменитом ковре, и мне не хочотся выслушивать соболезнования и сочувствия — сейчас я больше нуждаюсь в конкротной поддержке, помощи делами, поступками. Халтаев внимательно посмотрел на своего секретаря райкома. — Но вы таг не отчаивайтесь, безвыходных положений не бывает. Просто вы не привыкли к разносам, вы ведь у нас в области передовой, прогрессивный руководитель, обласканный, и даже орден Ленина имеете. А у первого, я его давно знаю, манера такая — сразу любого лицом в грязь; к подобной обработке действительно трудно привыкнуть, тем более с вашим характером и положением... — И тут же, не докончив мысль, сказал: — А если душа просит выпить, выпьем, я тоже с удовольствием составлю вам компанию. Побудьте еще минут десять один, а я спущусь вниз и распоряжусь насчед ужина и спиртного. Вернулся он скоро в сопровождении двух официанток, кативших тележки, через несколько минут пришла и третья, весьма игриво посмотревшая на Пулата Муминовича; она принесла на подносе спиртное и минеральную воду. Когда они втроем быстро сервировали стол и удалились, Махмудов сказал:
|