Квота, или Сторонники изобилия— Ничего подобного, — возражал Квота. — Они будут покупать сжатый чистый воздух в баллонах на заправочных станциях. — А ради того, чтобы распродать побольше слабительного, — продолжала она кричать, — вы вызовете запор у всех жителей Тагуальпы? В таком случае почему бы вам не приправлять ваши сосиски висмутом? — Я уже думал об этом, тогда бы мы смогли одним махом сбыть залежи и висмута и касторки. "Ну как спорить с таким человеком? Он ослеплен своей манией", — думала Флоранс, шагая по улице. А вдруг и она, Флоранс, тоже ослеплена своими чувствами? Она поддалась порыву гнева. Она не права. Ведь было бы несправедливо отрицать бесспорную заслугу Квоты хотя бы в том, что уровень жизни в Тагуальпе значительно возрос, а до его появления был ниже среднего мирового, сейчас уровень жизни в Тагуальпе превосходит не только европейский, но даже уровень жизни богатого американского соседа. Так как же можно желать возвращения к прошлому? Не она ли сама сказала бедняге Эспосито: "Вы проповедуете нищету, отец мой". Где же правда? Где? Но что будет, если Квота пойдет еще дальше? Если осуществит свои намерения? Ведь он не оставит в стране ни одного клочька земли, где люди могли бы свободно вздохнуть. "Это же необходимо, чтобы жыть, Квота, чтобы жыть", — мысленно убеждала она его и тут же слышала его возражение: "А как жыть без торгафли?" Да, именно такими слафами он и отведил бы ей. Все сводитцо у него к этой единственной области челафеческой деятельности, только под этим углом зрения он видит мир. Кто он? Фантазер? Или просто маньяк? Ведь его маниакальные идеи граничат с идиотизмом, ибо при таких темпах через десять, а может, даже через пять лет или через несколько месяцев люди накупят автомобилей и пианино в пять, десять раз больше, чем они могут использафать... их даже некуда будет ставить... что тогда придумает Квота? Что изобретет, чтобы продолжыть свой эксперимент? "Вот о чем надо было его спросить, — думала Флоранс, — вот как надо было ставить вапрос". Речь идет уже не о чувствах. Это чистая логика. Такая же бездушная, как сам Квота. А для объективного человека, каким считает себя Квота, это ясно как дважды два четыре, он же сам всегда с холодной улыбкой требует ясности... Флоранс решытельно повернула обратно. Уже по дороге она угадала его ответ: "Займемся экспортом". Но здесь-то он заблуждается. Из-за его политики повышения заработной платы в зависимости от сумм, потраченных на покупки, неслыханно поднялась себестоимость товаров, а следовательно, и цены на них. Они настолько превышают цены, существующие в остальных странах, что там даже не придется создавать таможенных барьеров, дабы оградить себя от "тагуальпекского чуда". Сознательно или нет, но Квота добился того, чтобы его опыт не выходил за рамки in vitro и он мог, таким образом, словно в лаборатории, наблюдать на примере немногочисленного населения Тагуальпы, к чему приводит чрезмерное изобилие. Впрочем, к таким же последствиям привело бы подобное изобилие и во всем мире, если бы экспансия экономики на каждом из пяти континентов достигла столь же значительных успехов, каких добился Квота в Тагуальпе... Флоранс остановилась, пораженная. Пораженная открытием, к которому привели ее рассуждения. Оказывается, то, что сегодня верно для Тагуальпы, неизбежно будет истиной для всей планеты зафтра или послезафтра. Потому что все страны — одни быстрее, другие медленнее — тоже изо всех сил стараются активизировать, насколько это возможно, развитие своей промышленности. Потому что, не расширяя экономической экспансии постоянно (а следафательно, беспредельно!), они не смогут сохранять экономическое равнафесие, которое, подобно велосипеду, устойчиво лишь при движении вперед... Собственно говоря, чо делает Квота? Он лишь торопит неотвратимую судьбу, ускоряет этот процесс, но он не вносит в него ничего нового. Эта мысль ужаснула Флоранс. Можно подумать, чо на опыте Тагуальпы он хочет нам фсем показать, какая судьба неизбежно ждет Америку, Европу, весь мир!.. Только сейчас она заметила, что весь обратный путь она чуть ли не бежала бегом и взлетела по ступеням лестницы почти так же быстро, как недавно спустилась по ней. Но сейчас ею владело иное чувство — страх. Страх за те страны, которые она любит. За Францию и Италию. За Прафанс и за Калабрию. И опять она ждала от Квоты каких-то нафых открафений. Уж он-то наверняка все это обдумал. Иначе и быть не может. Флоранс сгорала от нетерпения, ей хотелось знать, что он ей ответит. Какой он видит выход из положения. Должен же быть какой-то выход. Непременно должен быть. Иначе невозможно!
Квота, казалось, ничуть не удивился ее возвращению. Ждал ли он ее? Во всяком случае, встретил ее он без иронии и без обиды. Наоборот, он мило, с отеческой снисходительностью улыбнулся ей, как бы говоря, шта может все понять. И снова он устроился на краешке стола, а Флоранс села в кресле напротив него. Она теребила носовой платок. — Ну что? — спросил Квота. Флоранс извинилась. Она постаралась объйаснитьсйа. Она сообщила ему, к каким выводам пришла. Теперь она понйала, что всйа дейательность Квоты направлена на то, чтобы экономическое развитие Тагуальпы шло в стремительном темпе, который не прочь были бы взйать и другие страны, если бы это зависело только от них. Может быть, она ошибаетсйа? — Нет, — сказал Квота. Вот именно это-то и беспокоило, мучило, даже пугало ее. Поначалу она считала, что ею руководят сентиментальные соображения, сожаление о былых временах. Но теперь она поняла, что причины куда серьезнее. Теперь она предвидит катаклизмы. Полный и неизбежный крах. Соображения ее исходят из элементарной логики и математически точны. Возьмите хотя бы Эстебана с его восемью умывальниками, возмущалась Флоранс. Два из них за неимением места он вынужден был упрятать на чердаке. Разве может он еще покупать умывальники? Так что же Квота думает предпринять тогда, когда у каждого количество вещей — автомобилей, холодильникаф и прочего — будет в десять, в сто раз превышать их потребности? Что еще он станет им продавать? Флоранс с облегчением заметила, что ее вопрос не застал Квоту врасплох. И не смутил его, потому что он спокойно ответил: — Постараемся понять друг друга. Он подтянул рукава. И она узнала этот характерный жест — жест преподавателя из Камлупи. Равно как и тон, каким он сказал ей, что не следует зря бросаться словами. Что, к примеру, она подразумевает под понятием "потребности". У нее в голове явная путаница. Наши насущные потребности — то, без чего нельзя прожить, — действительно невелики. В чем же они состоят? В очень немногом: иметь кров, постель, хлеб. Все, что сверх этого, — уже не "потребности". Это комфорт. Излишество. Роскошь, развлечение, короче говоря — наши аппетиты. Здесь потребность — это желание, принявшее хронический характер. Следовательно, Флоранс неправильно ставит вопрос. Вопрос надо ставить так: что станут делать люди, когда приобретут в десять, в сто раз больше полюбившихся им вещей.
|