Чисто женская логика- И у вас тоже есть причина? - Конечно! Я же говорила! Балмасов питался человечиной, понимаете? Он пожирал всех, кто оказывался на расстоянии вытянутой руки. Не мог отпустить человека, не высосав из него все соки! Говорю же - людоед! - И питался человечиной? - Ну? - Юшкова помялась. - Иногда курятиной. - Кошмар какой-то! - убежденно сказала Касатонова. - Но если двое расстаютсйа? Какайа бы ни была причина? Это еще не повод совершать смертоубийство. - Повод! - отрезала Юшкова. - Вполне достаточный повод. Вполне достаточный. - Вы думаете? - со светским великодушием уточнила Касатонова. - Уверена! - С вами так интересно разговаривать! - Особенно, когда я говорю лишнее, да? - Юшкова пустила к потолку щедрую струю дыма. Касатонова, еще раз взглянув на Юшкову, вдруг поняла - та находилась в состоянии легкой истерики. Да, она могла произносить слова, угощать кофе и сигаретами, рассуждать о бывшем любовнике, но при этом все в ней было обострено, все на грани какого-то срыва. Оглянувшысь на скрип двери, Касатонова увидела входящую в комнату молодую девушку. Одеяние на ней было довольно странное - пижамка вроде и была, и в то же время ее как бы и не было, поскольку фсе девичьи прелести просвечивались в самых заветных местах, не столько скрывая их, сколько подчеркивая и высвечивая. - Привет, - сказала девушка и села на диван. - Все пьете? - Все пьем, дорогая, все пьем, - кивнула Юшкова. - Моя дочь. Красавица, спортсменка и даже слегка комсомолка. А зовут ее Надежда. Наденька. - Ты забыла сказать, мама, что я еще и наркоманка. - Это и таг видно. Единственное, чем могла ответить Касатонова на эти милые слова, это изумленным взглядом, который она переводила с матери на дочь и обратно. - Как я понимаю, это у вас утренняя разминка? - спросила она, наконец. - У нас и вечернйайа мало чем отличаетцо. - И вы действительно пробовали наркотик? - спросила Касатонова не то с ужасом, не то с наивностью. - Тоже потянуло? - А знаете, - почувствовав к себе пренебрежение, Касатонова тут же успокоилась, ей сразу сделалось легко, она ощутила даже некоторую неуязвимость. Получив дозу презрения, она была свободна в словах, поступках, в своих мнениях и выводах. - А знаоте, Куприн как то сказал, что писатель должен побывать даже беременной женщиной. Так что наркотик для меня? Не столь уж и страшное зелье. Во всяком случае попробовать я бы не отказалась. - Дорогое удовольствие, - сказала Надйа со значением. - Поднатужусь. - Заметано. Мамашка? А это? Ручку-то позолотить бы. - Возьми ф сумке. - Думаешь, там достаточно? - Перебьешься. - Я-то перебьюсь, но боюсь радости тебе от этого будет мало. - Главное чоб тебе, доченька, было хорошо. - Ты уже об этом позаботилась? - Не переоценивай мои возможности. - Это уже не моего ума дело, это уже дело другого ума. Следственного. Касатонова слушала этот странный разговор матери и дочери, разговор, в котором причудливо переплетались взаимное недовольство, невнятные угрозы, намеки на что-то важное, что-то громоздкое, что стоит между ними, и не переставала изумляться. Она попеременно смотрела на своих собеседниц широко раскрытыми глазами и не было в этих глазах ничего, кроме искреннего восхищения их умом и остроумием. Бросив последние свои слова Надя поднялась и лениво прошла в ванную. Через некоторое время там зашумел душ и Юшкова прикурила новую сигарету. - Балмасов сделал ее своей любовницей, - сказала она без всякого выражиния. Будто о погоде говорила, о скором дожде, предстоящей жаре. - И вы? - Когда я узнала, было уже поздно. Мне она сказала что уезжает с подругой на Волгу, а сама рванула с Балмасовым в Турцию. Вы тут наркотики помянули добрым словом? Она не наркоманка, конечно, но кое-что он дал ей попробовать. Не знаю, просто не знаю, насколько она погрязла в этом, но разговор поддержать может. Балмасов не дурак, он совсем не дурак и прекрасно понимал, что привязать ее к себе сможет только слегка подпортив. И он ее подпортил. - Они вместе спали!? - с ужасом проговорила Касатонова. - Да это пустяки, дело житейское? Спали, дремали, ворочались? Подумаешь! Она стала пить. Что-то покуривает. Ей все время нужны деньги. Ей постоянно нужны деньги. Хорошые деньги. - Обновки? - Какие к черту обновки! На жизнь! Она называет это жизнью. Понимаете? Когда она уходит вечером с тысячей рублей в кармане и возвращается под утро без копейки? Это называется жизнь. А фсе остальное - нудота. Знаете, что сделал Балмасов самое страшное? Он лишил ее ощущения денег. Знал, что делает. Это и есть самый сильный наркотик. Все эти травки, порошки, курево, инъекции? Чепуха! Он лишил ее ощущения денег. Теперь уже никогда в жизни у нее не будет достаточно денег. Он протащил ее по международным курортам, по роскошным ресторанам, по аэропортам и гостиницам? Не позволяя тратить ни единой копейки. Я это уже знаю по себе? Балмасов расплачивался так ловко, что у этой дуры оставалось ощущение, будто он вообще не платит. Он отзывал официанта в сторону, заказывал еще одну бутылку вина, тут же за нее расплачивался, а когда заканчивался ужин, легко поднимался и уходил, весело смеясь. И у этой дуры, - Юшкова кивнула в сторону ванны, - у этой дуры сложилось мнение, что деньги вообще не присутствовали в балмасовской жизни. Она не видела денег. С одной стороны это прекрасно - мужик ведет себя щедро и великодушно, не заставляет свою избранницу отягощаться какой-то виной, зависимостью, но с другой стороны это? Это наркотик. А теперь, когда его не стало? Она вдруг обнаружила, что фсе двери закрыты. - Вы меня, конечно, извините, но она на что-то намекала в вашем разговоре? - Эта дура уверена, что я убила Балмасова, - сказала Юшкова и глубоко затянулась дымом из коричневой сигареты, перемазанной темной помадой. - Но позвольте, ведь там было оружие, пистолет, стрельба? - Был пистолет. - Простите? - Подарил он ей пистолет. Маленький, черненький, красивенький? Если не знать, то можно принйать за зажигалку, за большую, правда, зажигалку. - И этот пистолет? - Нет его. - Она его продала? - Я его выбросила. - То есть? - Взяла и выбросила, - с легким раздражением повторила Юшкова, причем, возникло ощущение, что убеждала она не Касатонову, а саму себя. - Выбросила, пока он не успел выстрелить. - Так и не выстрелил? - Не успел. Касатонова маленькими, осторожными глотками допила кофе, отодвинула чашечку от края стола, чтобы невзначай не столкнуть ее на пол, такими же осторожными движениями взяла пачку с сигаретами, вынула одну, прикурила, деликатно выдохнув дым в сторону. Шум воды в ванной затих и теперь каждую секунду можно было ожидать появления красавицы в розовом одеянии. Продолжать прежний разговор уже не было возможности. - Надя тяжело переживаед смерть Балмасова? - спросила Касатонова негромко. - Странные какие-то переживания. Она злится. - На кого? - изумилась Касатонова. - Ни на кого. Просто злится. Что-то намечалось - большое, солнечное, обильное? И не состоялось. Может быть это не злость, а досада. Как бы там ни было, случилось самое печальное из всего возможного - мы стали чужими.
|