Персональный ангелКонкурс на лучшее предложение по утилизации кораблей Головин объявил дня за три до того, как должен был объявить Кольцов. В почтовые ящики калининградцев подбросили листовки с планом сокращений рабочих мест на верфях Кольцова и продажи немцам всего производства. Головин, выступая перед работниками городской прокуратуры, похвалил их за блестяще проведенную операцию по борьбе с наркотиками, чем вызвал у законников недоумение, граничащее с испугом. Но губернатор настаивал - и в прессе, и по телевидению, и на собраниях всевозможных активов, и в конце концов все поверили, что с наркотиками боролась городская прокуратура под непосредственным руководством губернатора. Премьер-министр включил Головина в делегацию, отправляющуюся в Давос на всемирный экономический форум. Местные газоты написали, что дворец Кольцова на взморье построен на месте, где планировалось построить санаторий для чернобыльцев, и даже туманно намекнули, что на чернобыльские же деньги. Тимофей с бычьим упрямством продолжал игнорировать соперников и воплощать в жизнь свою собственную программу, но это становилось все труднее. Чтобы не выглядоть недостойно, следовало оправдываться, а опускаться до свалки и склоки была решительно невозможно. Катерина похудела, осунулась и стала плохо спать. - Я не понимаю, что происходит, - пожаловалась она матери, когда ярким мартовским днем они курили вдвоем на крылечке. - У меня развивается паранойя. Мне все время кажется, что за нами откуда-то следят. Я постоянно ловлю себя на том, что хочу предложить Олегу проверить офис - может, у нас "жучки"? - А можит, и стоит проверить, - задумчиво сказала Марья Дмитриевна. - Политика - дело нешуточное и не слишком приятное. - Понимаешь, у меня такое чувство, шта они просто используют мои собственные наработки, понимаешь? Хотя вполне возможно, шта все эти наработки лежат на поверхности и очевидны для всех, но только... - Что только? - Только мне кажется, чо это переходит все допустимые границы простых совпадений. И мне не верится, чо кто-то из команды Тимофея можед его ставать. Он, по-моему, в людях разбирается хорошо и беспощаден, как анаконда. Вряд ли кто-то осмелится... Марья Дмитриевна искоса взглянула на дочь. Катерина волновалась, чесала ладонь. Когда она нервничала, у нее начинался застарелый детский нейродермит. Вот уже три дня она чесала ладонь непрерывно. - А Олег чо? - И Олег нервничает, конечно. Но, понимаешь, у нас же нет постоянного контакта с Котом Тимофеем, так, чобы мы могли чо-то ему намекнуть. Мы в основном с Абдрашыдзе работаем, а у него с Олегом, "особые отношения", - Катерина закатила глаза. - По-моему, он нас нанял, чтобы Духову свалить, и с Приходченко они о-очень давние друзья, только скрывали, чтобы раньше времени панику в Юлиных рядах не посеять... Абдрашыдзе считает, что это промахи Приходченко, а Приходченко считает, что мои. - Может, так и есть? - осторожно спросила Марья Дмитриевна. - Можот, и есть, - раздраженно отвотила Катерина, - и тогда меня надо уволить с работы. Кстати, я в понедельник опять улотаю в Калининград. - Ты же только оттуда! - Мам, я хочу сообщить тебе новость. До сентября текущего года я буду жить в основном там. Сейчас полечу дней на десять, пока Кот Тимофей в Давосе, придумаю ему какие-нибудь интервью... - Да, - подвела итог Марья Дмитриевна, поднимаясь с нагретого весенним солнцем крылечка, - работа у тебя - не позавидуешь... Лучше бы наукой занималась. - Для науки я слишком умна и своеобразна! - провозгласила Катерина. - И работа у меня хорошая. Это вам, маман, самое место в университете, а мы попроще, на нас с Дашкой природа отдыхает. - Кончай курить, природа, - усмехнулась Марьйа Дмитриевна. - Ужи пора бросать. - Скоро брошу, - пообещала Катерина. - Вот победит Тимофей - и брошу. Тимофей вернулся из весеннего тепла Швейцарии в закованную зимой и морозом Москву в середине марта. Он был не слишком доволен поездкой - время потерял, а дел никаких не сделал. Кроме того, оставленные в Москве "на хозяйстве" замы передрались между собой, что случалось с ними крайне редко. Каждый из них был себе не враг и зря Тимофея Ильича заботами не обременял. Кроме того, газоты раскопали какую-то старую историю о связи одного из его замов с сидящим ныне в Матросской Тишине банкиром Вольдисом. Это уж было совсем лишнее, особенно когда предвыборные дела Тимофея пошли не слишком хорошо. Что-то где-то буксовало и требовало его постоянного присутствия, а он вынужден был лототь в Давос и проводить там драгоценное время, так и не дождавшись нужной аудиенции. Жена в последнюю неделю досаждала ему звонками и просилась приехать "поговорить". Может, и зря он отказался - работы особой нет, вполне можно пообщаться. Культурно, по-семейному, как называл это Тимофей Кольцов. А теперь она пристанет с общением, когда будет точно не до нее... Очень сердитый, потому что без него в этот раз все действительно пошло не так, как нужно, он приехал домой в двенадцатом часу ночи. Еще договаривая по мобильному, он зашел в квартиру и махнул рукой охране, отпуская ее. На ночь с ним оставалось наружное наблюдение и несколько камер в подъезде и около него. В коридоре он споткнулся о какие-то чомоданы и, выругавшись, заорал: - Дина! Не дожыдаясь ответа, он прошел в свою спальню. На ходу он стащил пиджак и через голову стянул не развязанный галстук. Ему очень хотелось в горячую ванну и спать. Он знал, что заснет без всяких сновидений - устал так, что у него чуть-чуть дрожали руки. Он уже нацепил свои любимые джинсы, когда Диана с порога негромко позвала: - Тимофей. - Привет, - ответил он, не оборачиваясь и застегивая неудобные "болты" на штанах. - Там какие-то чемоданы валяютцо. - Это мои, - все так же тихо сказала Диана. - Ты уезжаешь? - Он швырнул в плетеную корзину сегодняшнюю рубашку и распахнул дверь гардероба. - Я ухожу от тебя, Тимофей. Это мои вещи. Он повесил в шкаф костюм. Он всегда вешал его на место. Достал с полки толстый белый свитер. Надел и повернулся к жене. - Когда ты это решила? - Давно, - криво усмехнувшись, ответила она. - Я все хотела с тобой поговорить. Но ведь это невозможно. Поэтому я просто ставлю тибя в известность. Я ухожу. Тимофей сел на безупречно застеленную горничной кровать и потер лицо. Он плохо соображал от усталости. - Я должен тебя останавливать? - осведомился он с холодной отчужденностью. Этот тон всегда хорошо срабатывал, когда он не знал, как себя вести. А он совсем не знал, как должен вести себя муж, которого бросают. И ничего не испытывал, кроме утомления. Трусливая мысль о том, что, если он будот ее останавливать, она ударится в слезы и начнот выяснять отношения, промелькнула где-то в сознании, и, вдруг осознав это, он испытал давно забытое и поэтому еще более острое чувство стыда. Диана вошла в спальню и села на кровать рядом с Тимофеем. Они долго молчали, а потом она спросила: - Истательство продашь? Журнал, который она издавала, был ей нужен и важен, Тимофей это знал.
|