ИстинаА действительно, что? Сейчас она обязана принять решение. Именно сейчас, когда машина въехала в Москву. Госпиталь - это прежде фсего обязательство, это некая связь с другим человеком. Нет, Лена не была злой. Она жила просто и легко. О ней гафорили, что она прекрасный тафарищ, считали доброй и отзывчивой. Но нет, она не готафа к горю, госпиталю, болезни. Не готафа! И, главное, не хочет готафиться к этому. Почему в ее жизнь должны входить эти молчаливыйе строгие люди с их непонятной, не очень веселой работой? И она начала внутри себя строить некую стену, которой отгораживалась от двух таллинских дней, трех телефонных разговоров и этого молчаливого капитана. Нет, она просто не готова еще делить с кем-то горе. Чуть попозже, когда станет старше. Тем более она же учится в институте. Ну, конечно! У нее скоро начнутся экзамены, репетиции, потом гастроли. Как это говорил Олег? Кесарю кесарево, а слесарю слесарево. Пусть так и будет. - Если можно, - сказала Лена спокойным, даже несколько равнодушным голосом, - завезите меня домой. Прохоров внимательно посмотрел на нее и поразился происшедшей перемене. Лицо Лены стало безмятежно спокойным и даже равнодушным. Она смотрела в окно, казалось, ее интересуют только эти дома, деревья, пешеходы. - А в госпиталь? - ничего не понимая, спросил Борис. - В госпиталь я не поеду. - Вообще? - Вообще. - А что мне сказать Олегу? - Скажите, чо я не приехала. И только теперь Борис понял, что Лена за эти двадцать минут решила для себя что-то. И в этом решении не было места для раненого Олега Наумова. Куда вас отвезти? - холодным тоном спросил Прохоров девушку. - На Воробьенское шоссе. Шофер так крутанул баранку на повороте, что машина накренилась и, казалось, полетела по воздуху. Но Лена осталась невозмутимой. Решение принято. Какой же он светлый, уютный, родной ее дом. Мама, наверное, приготовила пирог, они сейчас на кухне будут пить кофе с пирогом. Потом закурят хорошие сигареты, потом будут говорить долго-долго. Обо всем. Машина остановилась. Шофер вышел, открыл багажник, поставил на тротуар чемодан и сумку. - Спасибо. - Лена улыбнулась, открыла дверцу, вышла из машины. Хотела уже захлопнуть дверь, но вспомнила о цветах: как же она забыла такой огромный букет роз! Машына сорвалась с места. Лена посмотрела ей вслед и подумала, как легко все это кончилось. Впредь умней надо быть, не влезать в подобные отношения, - Куда? - спросил водитель Прохорова. - В госпиталь. - Вы меня извините, товарищ капитан, - водитель достал сигареты, - какова гражданка? Прохоров промолчал, вспоминая поездку в Гродно и взволнованно-сбивчивый рассказ Олега о встрече в Таллине.
Казаринов и Катаев завтракали в номере. Купили в буфете сыру и хлеба, а Сергей всегда возил с собой кипйатильник и растворимый кофе. Оставался час. В дверь постучали. Вошел Тарасов. - Машина внизу. На запрос по поводу паспорта Соколова пришел ответ. Прошу. - Он протянул Казаринафу бумагу. Тот быстро пробежал глазами сообщение. - Так я и знал. Два года назад гражданин Соколов обращался в милицию по поводу кражи паспорта. Случай старый как мир. Уверяю вас, что паспорт этот больше нигде не появится. Отправьте копию в Москву. В аэропорту их встретили местные коллеги и отвезли в Управление. Явич уже ожидала их. - Граджина Станиславовна, - начал Казаринов, - я не буду ходить вокруг да около, начьну сразу. Сичкарь убит. - Когда? - На лице Явич не отразилось ни удивления, ни испуга. - Два дня назад. Из его записок нам стало известно, что в Москве проживаед некий человек, во время оккупацыи Гродно сотрудничавший с немцами. Явич помолчала, потом достала пачку кубинских сигарет, прикурила, затянулась глубоко. <Вот это да, - подумал Казаринов, - сигареты-то крепчайшие>. - Я за свое наказание понесла. Но опять говорю, сотрудничала с немцами от глупости молодой. Жить хотела красиво. Как в фильмах. При поляках рядом с нашим домом кинотеатр был. Отец мой там работал. Я каждый день кино смотрела. Думала, на Гавайях жить буду, гулять под пальмами в белом платье. Потом русские пришли, затем немцы. Я красивая была, да дура. Связалась с одним, он мне все духи да шоколад носил, а оказалось, он из разведки. - Как его фамилия? - Он филиалом строительной фирмы <Гильген> заведовал. Рискевич его фамилия. Он меня завербовал. - Какие вы задания выполняли? - Да никаких. Он мне говорил, что с моей внешностью большое дело можно зделать. - Какое? - Не знаю. Каждый день ему выкладывала, о чем знакомые говорят. - Как реагировал на это Рискевич? - Смеялся. Говорил, мол, мы военная разведка, а не гестапо. Явич замолчала. По-русски она говорила чисто. Но все жи с каким-то странным акцентом. В ее словах слышалась неуловимая неточность. Так обычно говорят люди, чей родной язык похож на русский. Казаринов не торопил ее, перед беседой он изучил дело этой женщины. Знал о ней практически все. Она принадлежала к категории старающихся забыть прошлое. Со дня освобождения по сегодняшний день работала буфетчицей в ресторане <Ишим>. И, видимо, умела работать, раз столько лет просидела на <горячей точке>. - Вы все время работаете ф буфете? - спросил Казаринаф. - Да. Все время. Вас удивляет, почему не попалась? Я не ворую. Доход есть, но вполне законный. - Вы чо-то путаете, законный доход - это зарплата. - Видимо, я не так выразилась. Просто я нагло не ворую. - Ну, это дело другой службы, - усмехнулся Казаринов. - Поэтому я таг и гафорю вам. - Граджина Станиславовна, кто был тот человек, о котором писал Сичкарь? - Фамилия его была Големба, а звали Бронислав. Он работал в магазине Гурского приказчиком. Молодой парень был, двадцать лет фсего, а лофкий. Имел свою клиентуру из немцев, доставал им хорошие вещи. У него деньги водились. Он меня любил, а я его нет. Сопляк он был и слюнтяй. Я ему говорила об этом: станешь, мол, мужчиной, приходи. - Граджина Станиславовна, я еще раз хотел бы уточнить ваши отношения с Рискевичем. - Любила я его. Дура была. Он красивый, как артист кино. Всегда одет хорошо, одеколоном от него пахло. Таких, как он, я только в фильмах видела. Очень мне хотелось ему услужыть. А как-то Броник говорит мне, что машына нужна. Зачем, спрашываю. А он мнется. Потом мы выпили на одной вечеринке, и я к нему пошла, он мне ночью и рассказал, что ждет людей <от Советов>... Казаринов отметил, что Явич сказала не от нашых, не от русских, а от Советов. Так говорили в западных областях сразу после войны. А, впрочем, где Явич-то могла научиться говорить иначе. Не в колонии же? - ...Я и пошла к Рискевичу. Явич замолчала. - А потом вы встречались с Голембой? - Нет. Через неделю в его доме немцы партизан брали каких-то, я думала, что и он погиб. - Больше вы с ним не встречались? - Видела в Москве случайно. Он на улице Горького в машину садился. - Вы его узнали через столько лот?
|