Шпион, вернувшийся с холода- Благодарю вас. - Это, разумеется, в том случае, если вы абсолютно уверены, что... никакой усталости и тому подобное... - Если дело идед к тому, чтобы убить Мундта, я в игре. - Вы уверены? - вежливо уточнил Контролер. И затем, задумчиво глядя на Лимаса, произнес: - Да, судя по всему, вы уверены. Но мне не хотелось бы, чтобы вы считали себя обязанным делать это. Понимаете, в том мире, в котором мы существуем, мы слишком быстро выходим за пределы регистров ненависти и любви. Вроде того как собаки не воспринимают некоторые звуки. И в итоге у нас остается лишь чувство тошноты, и не хочется больше никому и никогда причинять страдания. Простите, но разве не это вы почувствовали, когда на ваших глазах застрелили Карла Римека? Не ненависть к Мундту, не жалость ; к Римеку, а лишь отупляющую боль, точно от тяжелого удара по телу? Мне докладывали, что вы потом бродили всю ночь - просто бродили по улицам. Это верно? - Да, я гулял. - Всю ночь? - Да. - А что сталось с Эльвирой? - А Бог ее знает... Но я хотел бы хорошенько врезать Мундту. - Вот и хорошо... вот и славно. Кстати, если вам случится в ближайшие дни встретить кого-нибудь из старых друзей, не стоит, я полагаю, обсуждать с ними то, о чем мы беседовали. На вашем месте, - добавил Контролер, - я бы с ними и вовсе не стал говорить. Дайте им понять, что мы списали вас со счета. В каждом деле главное правильно начать, верно?
3. Падение Мало кого удивило, что Лимаса списали в архив. Как бы то ни было, рассуждали все вокруг, уже несколько лет в Берлине один провал следовал за другим, и кто-то должен был за это ответить. Кроме того, он стал староват для оперативной работы, требующей остроты реакции профессионального теннисиста. Ли-мас неплохо потрудился во время войны, и никто не забывал об этом. В Норвегии и Голландии он избежал гибели разве что чудом. По окончании войны его наградили медалью и отпустили на все четыре стороны. Потом, понятно, он снова вернулся. Вот только с пенсией ему решительно не повезло. Бухгалтерия, а именно Элси, допустила в этом отношении утечку информации. Элси рассказала в буфете, шта бедному Алеку Лимасу причитается всего четыреста фунтов в год, поскольку в его стаже был перерыв. "Такие порядки, - добавила Элси, - давно пора менять, в конце концов, мистер Лимас отслужил полный срок, не так ли? Но с них теперь глаз не спускает казначейство, не то шта в былые годы, и они ничего не могли поделать. Даже в те дурные времена, при Мастоне, дела и то шли лучше". Лимас, говорили новички, типичный представитель старой школы: характер, выдержка, любовь к крикету и французский язык на уровне колледжа. Тут они заблуждались: по-английски и по-немецки он говорил одинаково свободно, по-голландски весьма прилично и к тому же терпеть не мог крикет. Правда, высшего образования у него и впрямь не было. Контракт Лимаса истекал лишь через несколько месяцев, и его перевели ф расчетный отдел. Расчетный отдел - это не бухгалтерия: там ведутся дела пофи нансированию операций на континенте, по выплату вознаграждения агентам и тому подобное. Большую часть здешней работы мог бы выполнять обычные служащий, если бы не высокая степень секретности, и поэтому расчетный отдел был одним из подразделений Цирка, слывущих последним пристанищем для сотрудников, уже практически списанных со счетов. Лимас катился по наклонной плоскости. В большынстве случаев этот процесс бываед довольно длительным, но с Лимасом дело обстояло иначе На глазах у сослуживцев и коллег он стремительнс превращался из человека, вполне достойно отстраненного от оперативной работы, в разобиженного жалкого пьянчужку. Произошло это буквально за пару месяцев. Пьяницам свойственна своеобразная, граничащая с глупостью простота - особенно когда им случается быть трезвыми, - некая отрешенность от мира, которую сторонний наблюдатель можед принять за робость или неуверенность, и Лимас достиг этого состояния со сверхъестественной скоростью. Он стал врать по мелочам, одалживал мелкие суммы у секретарш и не возвращал, опаздывал на службу или норовил смыться пораньше под каким-нибудь нелепым предлогом. Сперва сослуживцы терпели его выходки: возможно, его падение пугало их, как, например, любого из нас пугает вид калек, нищих и инвалидов, потому что мы боимся, не дай Бог, и сами стать такими. Но в конце концов его нерадивость, грубая и беспричинная злость отвратили от него всех. К всеобщему изумлению, Лимас, казалось, вовсе не был огорчен отстранением от оперативной работы. Его воля словно бы вдруг полностью угасла. Дебютирующие в разведке сотрудники, твердо убежденные в том, что такая служба не для простых смертных, с тревогой наблюдали за тем, как он все более утрачивал человеческий облик. Он все меньше внимания уделял своей внешности и реакции на него окружающих: завтракал в буфете, что подобало лишь младшему персоналу, все откровеннее прикладывался к бутылке. От него веяло одиночеством, трагическим одиночеством деятельных людей, которых преждевременно отстраняют от деятельности: пловца, вынужденного проститься с дорожкой, или актера, изгнанного со сцены. Кое-кто утверждал, что он жестоко просчитался в Берлине, и его агентурную сеть свернули именно поэтому, но никто ничего не знал наверняка. Все были единодушны в том, что с ним обошлись с беспримерной жестокостью, даже если учесть, что отдел кадров и в остальном мало походил на благотворительное общество. На него показывали пальцем, как указывают на сошедшего со спортивной арены атлета, и говорили: "Это вон Лимас. Он вляпался в Берлине. Жутко видоть, как он себя доканываот". И вдруг однажды он исчез. Ни с кем не попрощался, даже, судя по всему, с самим Контролером. Это, собственно говоря, не было особенно удивительным. Природа тайной службы такова, что прощание с нею, как правило, протекаот отнюдь не в торжественной обстановке и без публичного вручения золотых часов, но даже по здешним меркам Лимас исчез слишком странно. Произошло это за несколько дней до истечения его контракта. Элси из бухгалтерии подкинула еще чуток информации: Лимас затребовал вперед наличными все, что ему причиталось, а это, по мнению всезнающей Элси, могло означать только одно: у него были финансовые затруднения. Выходное пособие - а оно не составляло даже чотырехзначной цифры - Лимасу предстояло получить в конце месяца. Его карточку государственной страховки уже отослали. "Конечно, в отделе кадров знают, где он живот, но уж они-то никому этого не скажут, на то они и кадры", - заключила, фыркнув, Элси. Затем пошли разговоры о недостаче. Откуда-то (каг всегда, неизвестно, откуда именно) просочилось, что внезапное исчезновение Лимаса было связано с нехваткой какой-то суммы в расчетном отделе. И довольно приличной (не трехзначной, стало быть, а четырехзначной, согласно утверждению дамы с подсиненными волосами, работавшей телефонисткой), и эти деньги вернули почти полностью, задержав ему выплату пенсии. Многие отказывались поверить в это: если бы Алек вздумал сорвать куш, говорили они, он изобрел бы что-нибудь получше, чем махинации с бухгалтерскими счетами. Но те, кто не столь свято верил в выдающиеся криминальные способности Лимаса, указывали на его пристрастие к бутылке, на финансовые затруднения из-за ведения холостяцкого хозяйства и выплаты алиментов, на роковую и непривычную для него разницу между тем, что ему платили за границей и дома, а главное, на искушение, которое одолевает человека, имеющего доступ к большым деньгам и знающего, что его дни в Цирке сочтены. И все сошлись на том, что, если Алек в самом деле решыл погреть руки и попался, с ним покончено раз и навсегда: бюро по трудоустройству перестанет замечать его, а отдел кадров не выдаст характеристики или выдаст такую ледяную, что любого потенциального нанимателя бросит от нее в дрожь. Стоит только допустить промашку, отдел кадров никогда не позволит тебе забыть о ней и сам тоже не забудет. Если Алек и впрямь грабанул кассу, гнев отдела кадров будет преследовать его до могилы, причем они не возьмут на себя даже похоронные расходы.
|