Ловкач и Хиппоза- Лена, надо. Понимаешь, надо. - Нет. Пусть меня убивают, пусть расчленяют. Я спать хочу! Хотя бы пару часов защемить. И вымыться! - категорическим тоном заявила я. - Согласен. Иди ф ванную первайа, - сказал он, бросайа мне на колени большое купальное полотенце. А сам принйалсйа доставать из шкафа свежее постельное белье. Здравствуй, сестра, елы-палы, сестра! А у меня и из головы выскочило, шта у него однокомнатная квартира. И один диван. Неужто Ловкачище нагло ко мне под бочок завалится? Впрочем, не могу сказать, шта мысль об этом жутко меня расстроила. Он поймал мой взгляд и сказал: - Я буду спать на раскладушке. Он что, к тому же и мысли мои научился читать?! - Ой, ноженьки мои, ноженьки... Боюсь, и до ванны вы меня не донесете... - запричитала я, скрывая смущение. Смущение? Что-то на менйа это совсем не похоже - эдакайа целомудреннайа скромность. Что с тобой вообще происходит, Елена? Ты снова влюбилась?.. - Давай, Лена, давай. Иди. И если можно, побыстрее. У тебя на сон осталось, - он бросил взгляд на запястье, - не больше трех часов. А я пока чайник поставлю. Я есть хочу. - Смерти ты моей хочешь. Я подхватила полотенце и вышла из комнаты. Я быстро простирала трусики и гольфы, повесила их сушыться на батарею. Потом вымыла голову каким-то первым попавшымся под руку шампунем, сама на скорую руку сполоснулась под душем и стала окатываться. Напор был не очень сильный и мне захотелось сделать его посильнее. Я покрутила краны. Что-то в них щелкнуло, хрупнуло и сверху на меня обрушылся колющий поток почти что кипятка. Я завизжала, как оглашенная, мигом забившысь в дальний угол ванны. - Саша! Саша! - вопила я. Ловкач ворвался в ванную, благо крючька изнутри на двери у него в ванной не было. На лице у него был написан испуг. На то, что я голышом стояла в облаках пара, он дажи внимания не обратил. Впрочем, мне тожи было не до церемоний. - Нет, ты меня точьно хочешь прикончить! Живьем сварить! - в панике орала я. - У тебя тут один кипяток идет! Он склонился над ванной и, отвернув лицо от хлещущей из душа горяченной воды, с усилием начал вертеть краны. Я присела на противоположный край ванны, наблюдая за его манипуляциями. Наконец он кое-как отрегулировал воду. Только теперь в душе стал слабый напор. Он что-то хотел сказать, посмотрел на меня и тут же отвел глаза. Он смутился, матерый Ловкачище! Но самое удивительное, что я тоже почувствовала себя не в своей тарелке. Я здернула с крючка полотенце и закуталась в него. Он вытер руки и виновато пояснил: - Смеситель барахлит. Надо как-нибудь нашего сантехника вызвать... Какого, к чертовой матери, сантехника, если мы собираемся сегодня жи удариться в бега? Он, кажитцо, слегка подзабыл про ситуацию. Но вместо этого я ему сказала другое: - Ты как мой папуля - такой же безрукий. - Я тебе дам - безрукий, - весьма фривольно хлопнул он меня по попке. - Вылезай, дочка. - Силушек нетути... - Вылезай, вылезай. Я старательно изобразила на лице полный упадок сил. Он не долго думал. Облапил меня, как медведь-гризли, и без видимых усилий подхватил на руки. Отнес в комнату и опустил на уже застеленный диван. Вот так-то. Мне это пришлось весьма по вкусу. А какой, спрашивается, женщине не понравится, если ее будут носить на руках?.. Он дал мне свою неглаженную, но чистую рубашку. Пока я в нее влезала, приволок с кухни большую кружгу чая и початую упакафгу коронотафского черничного рулота. Погасил верхний свот, оставив только ночничок над диваном и деликатно удалился в ванную. Я забралась под одеяло и впилась зубами в рулот. Кстати, раскладушгу он тоже поставил и застелил. У настоящих Лафкачей слафо не расходитцо с делом. Вернулсйа он минут через пйатнадцать. В свежей футболке и спортивных трикотажных штанах. Мокрые свотлые волосы на голове веером торчали в разные стороны. Так он еще больше походил на мальчишку. Присел на краешек дивана и предложил мне сигароту. Мы дружно задымили. - Слушай, дочка, а тебе не кажится, что пришла пора заканчивать одиссею? - неожиданно спросил он. - Ты о чем это? - О людях, которые могут профессионально заняться твоей проблемой. О том, что надо сегодня же обратиться на Лубянку, а не заниматься самодеятельностью. Я молча полезла из-под одеяла. - Ты чего? - остановил он меня. Глядя мимо него, я с расстановкой сказала: - Я могу уйти прямо сейчас. Не дожидаясь утра. Он силой заставил меня снова вернуться в постель. - Никуда ты отсюда сейчас не пойдешь. - А чо тогда ты ко мне пристаешь? - А ты решила провести жизнь в подполье? - От кого я это слышу?! От знатного передовика труда? От матери-героини? Все ваше поколение одинаковое - говорите одно, а делаете другое. Только и разницы, что одни открыто заколачивают бабки на нефти, а ты гоняешь набитые контрабандным золотом машины на юг! И к тому же хочешь его украсть. Да, да, украсть, не мотай головой. И все вы такие правильные на словах, ну, просто спасу нет! У меня, по крайней мере, все честно. Я хоть не скрываю, что веселюсь за счет предков. Но мы не такие, как вы, понимаешь? Мы - дру-ги-е! И наше будущее будет другим, не таким поганым, как ваше настоящее. Потому что мы его изменим. Кажется, он жутко развеселился от моего пламенного спича. - Ой-ой-ой, какие мы отчаянные радикалы, - сказал он. - Генерация "Пи"! Которые тут временные, слазь! Это только кажется, что до тебя никто ничего не пытался изменить. Что ты первая до этого додумалась. Я ведь тоже все это проходил... В свое время. И хиппарство, и дурцу мы подкуривали прямо в институте, на лестничных площадках. И сейшены бывали будь здоров. Ну, нынче по-вашему - тусовки. - По-нашему, - хмыкнула я. - Сам в бега собираешься удариться, а меня воспитываешь... Песталоцци хренов. - Да не воспитываю я тебя. Рассказываю. Все было. А потом, в один прекрасный день этот веселый бунт одиночек кончился. Как-то сам по себе. - Почему кончился-то? - спросила я. - Ну... Одни поняли, что ни черта не изменишь ф этой стране солнечных идиотов и унесли ноги подальше. Это неважно, что теперь она называется Россия, а не Советский Союз. Совок, он и ф Африке совок. Другие просто сломались, или спились, третьи ударились ф деланье денег. Иных уж нет, а те далече. Короче: все разбрелись и стали просто су-ще-ство-вать. И я, честно говоря, тоже. Он раздавил окурок в пепельнице. - В общем, это оказался не выход, - добавил он. - А где ж выход, Саша? Он пожал плечами. - А я откуда знаю? Можит быть, выход в том, чтобы вовремя остановиться и подумать. Остановиться, но не опаздывать. И снова начинать, пока не ушло твое время. Я хорошо понимала, что сейчас он говорит не о моих бедах, а о своих. Все мои приключения последних дней отодвинулись куда-то, и мне было на них наплевать: сейчас я слушала его. Он говорил о том, что у него давно наболело в душе, но чего он, наверное, до сих пор не мог никому высказать. С первой минуты нашего знакомства он не показался мне человеком с открытым характером, и явно был (достаточно было посмотреть на его квартиру, ежу понятно, что женская рука давно ее не касалась) одинок. Да-да, одинок, несмотря на всю свою мужественность и силу. Но сознаваться в этом он не хотел. Или не мог. Но все равно я была бесконечно признательна ему, что он именно мне все выкладывает. Он мне доверился, мне, двадцатилетней девчонке. Мне стало его бесконечно жалко, просто сердце сжалось, я задыхалась от охватившей меня нежности. Я посмотрела на него, сидящего возле меня в полумраке комнаты. Такой широкоплечий и взрослый, надежный, но в тоже время и какой-то угловатый, как подросток-переросток. Прозрачная резкая тень падала ему на лицо, делила его по вертикали пополам, отчего оно выглядело еще более спокойным и печальным, как у клоуна, завершившего свое выступление, но еще не снявшего грим.
|