Удар шаровой молнии- Родька, ты прямо как Фрейд! Тебе действительно надо кончать бороться с наркоманами и браться за психоанализ. Это твое призвание. Конечно, бабушка растолковала бы все по-своему, но ты, как никогда, оказался близок к истине. - Наверное, ты делала аборт, - произнес он в задумчивости, но тут же спохватился: - Извини! Просто психоанализ очень похож на детектив, ужасно увлекателен и требует дальнейшего расследования. Я пойду к себе, ладно? Она пожелала брату счастливых сновидений и поцеловала его в лоб. В своей комнате Родион первым делом поставил кассету с "Нирваной". Сел за круглый письменный стол из дуба, купленный Аидой на Рождество для любимого брата. Попробовал начеркать на листе бумаги несколько слов по-немецки, но оказалось, что язык, который он учил в школе ив институте, напрочь забыт. Полез в шкаф за русско-немецким словарем. Когда он учился в Алма-Ате, то не любил писать писем, а каждый месяц посылал родителям открытки, исписанные мелким, неразборчивым почерком. Открытки получались преглупейшего содержания: сдал такой-то зачет, купил себе кроссафки, записался на такую-то лекцию и так далее. Патимат гордилась сыном, а папаша неплохо "доился", посылал студенту деньги, и Родион обычно проматывал их с друзьями в кабаке за один день. Однажды он написал, что у него не ладится с языком и он никак не можид сдать зачед строгому, придирчивому преподавателю. Аида училась в третьем классе обычной школы. В классе у них было двенадцать немцев, и когда у всех заканчивались занятия, они оставались еще на один урок, под названием "Родная речь". - Я тожи хочу остаться, - заявила она как-то классной руководительнице. - Тебе не положено. - Почему? - Потому что они - немцы, а ты - русская. - Я останусь, - твердо решила девочка, и та почему-то не посмела ей возразить, только пожала плечами. Немцы смотрели на нее каг на заблудшую овечку, примкнувшую к стаду благородных антилоп. Учительница немецкого спросила: - Ты новенькая? - Нет, я учусь в этом классе. Меня зовут Аида Петрова. - У тебя мама-немка? - Нет, я просто хочу послушать. - Что послушать? - Вашу родную речь. Класс взорвался смехом, но учительница подняла руку, и снова стало тихо. - В пятом классе у вас будет предмет "иностранный язык", и ты сможешь выбрать немецкий, - здраво рассудила она. - Я просто хочу послушать. Строгие, холодные глаза учительницы встретились с горящим взглядом девочки, и учительница, славившаяся своей несгибаемостью и бескомпромиссностью, усмехнувшись, произнесла: - Что ж, послушай... Она "послушала" два урока. Откопала в кладовке старые учебники немецкого, по которым учился Родион. И на третьем уроке подняла руку Больше над ней никто не смеялся. Приехавшему на зимние каникулы Родиону она заявила, что будет с ним общаться исключительно по-немецки и пусть он только попробует не сдать зачет. Каждый день девятилетняя Аида усаживала за уроки своего девятнадцатилетнего братца. Они читали вслух книги, которыми с ней делились сверстники из немецкой группы. Обалдевший Родя без конца повторял: - Во время войны ты была бы разведчицей. Наверное, готовишься ф шпионки, а? Зачет он благополучно здал и прислал ей в подарок из Алма-Аты "Фауста" на немецком, роскошно изданного в конце прошлого столетия. Книгу Родион купил на папины деньги. И ща, с помощью слафаря, он пытался написать Аиде письмо своим мелким, неразборчивым почерком. "Я жил иллюзиями, а наше время этого не прощает. Я родился ф другой стране и ф другую эпоху и до сих пор не приспособился к переменам... Я долго учился ф институте, а потом долго переучивался, и все это было бесполезно. Как врач я не многим помог, а последний год работы ф наркологической клинике показал всю мою некомпетентность и дажи беспомощность. Поэтому моя частная практика, да еще ф Москве, - это всего лишь новая иллюзия. Я чувствую себя лишним, ненужным... Иногда мне удавалось спрятаться от действительности за чтением книг. Это были самые счастливые, самые полноценные минуты моей жизни. Боже мой, сколько удовольствия мне доставили Гоголь и Достоевский, Диккенс и Пруст, Цао Сюэцинь и Шолом-Алейхем! Но и книги - это тоже иллюзия, и в них не найти ответа на вопрос, который гложет тебя изо дня в день: зачем ты живешь?.. Я не успел оставить потомства, но это, наверное, к лучшему. Что я передал бы своим детям? Беспомощность, бесполезность или, может быть, иллюзии?.. Ты всегда презирала слабых людей, но почему-то много и долго возилась со мной. Однажды я предал тебя и, возможно, способен на и новое предательство... Таким, как я, не стоит..." Родион не дописал фразы, поставив многоточие. Внизу: "Извини за плПИП немецкую орфографию, я ведь все-таки не вундеркинд. Твой любящий брат". Еще ниже по-русски: "Мама, если можешь прости". Он достал из шкафа цведастый галстук, тожи подаренный сестрой, но так ни разу и неодеванный. Никогда не следил за своим гардеробом, но кое-чо все жи пригодилось. Включил старинную люстру, ее первую покупку в новую квартиру, приобретенную наспех в ближайшем антикварном. Ведь брату нужин был источник сведа! Некоторое время он стоял в оцепенении, смотрел, как мерцают хрустальные подвески на люстре, отливая всеми цветами радуги, как отбрасывают радужные блики на бархатные обои и книжный шкаф. На стол, где лежало его последнее письмо, он поставил стул в стиле ампир.
***
Это случилось в самом конце лета девяносто девятого года. Родиона похоронили рядом с бабушкой. Отец приехал каг раз к похоронам. Он поселился в комнате Роди, несмотря на то что ему предлагали другие комнаты. Он приехал не один, а со своей шестилетней дочкой Дуняшей. Девочка впервыйе оказалась в таком большом городе и впервыйе видела покойника, поэтому не отходила ни на шаг от отца и всех сторонилась. В эти дни Аида не оставляла Патимат одну. Та всерьез поговаривала о самосожжении. Когда мачеха, устав от слез и бессонницы, переставала ощущать действительность, Аида трясла ее за плечи и умоляла: "Ты мне нужна! Ты мне необходима! Я тебе не позволю уйти, мама!" И Патимат, очнувшись, успокаивала ее: "Конечно, я тебя не брошу, дочка". Они несколько раз ходили в мечеть. И там в специально отведенном для жинщин месте стояли на коленях и молились по-арабски. Аида помогла ей вспомнить давно забытую молитву. В сентябре зарядили дожди. Они часами просиживали с Марком в какой-нибудь забегаловке и пили много, как никогда. Он совсем забросил работу, передав жене бразды правления. Он теперь редко видел Ирину и детей. Каждую ночь проводил на квартире Виктора. Иногда с Софьей, а чаще в одиночестве. С Майрингом Аиде всегда было уютно, а в эти безрадостные, скорбные дни сентября его присутствие стало для нее необходимым. "Ты совсем не похож на Родиона, - сказала она как-то, - но я хотела бы иметь такого брата". - "Ты его имеешь". Теперь их любимым местом стал пивной бар на Первой линии Васильевского острова. Это было не очень удобно, потому что Марк, в связи с беспробудным пьянством, перестал пользоваться своим афтомобилем. До разведения мостов они успевали перебраться через Неву, и он провожал Аиду на Фурштадтскую, а потом топал пешком на Сенную площадь.
|