Охотницы за приведениями- Почему он так смотрит? - испуганно спросила я. - Любопытство, - равнодушно пожала плечами подружка. - Вдруг здесь не любят чужаков? - А где их любят? - Тогда, может, с нами и разговаривать-то никто не захочет? - Для Наташи мы не чужаки. Надо узнать, где она живет. Я огляделась и на скамейке возле третьего дома увидела женщину лед пятидесяти, она держала на руках рыжего котенка. Мы опасливо приблизились и дружно поздоровались. - Здравствуйте, - ответила женщина, отпуская котенка, тот, смешно переставляя лапы, направился в палисадник. - Простите, мы ищем Наташу, она работает в доме, что на той стороне острова, - жалобно сказала я, указывая рукой в направлении дурацкого замка. - А вот ее дом, - кивнула женщина на соседние хоромы. - Только Наташки нет, минут пятнадцать как убежала на озеро, вернется не раньше чем через час. - Это она вам сказала? - спросила Женька. - А чего мне говорить, я и так знаю. За час управится, а раньше нет. Помочь-то некому, мать больная, а папаша с утра пьяный... И где они только ее берут, проклятую. Должно быть, Фроська опять из города привезла мужиков спаивать. - А где ее можно найти на озере? - не унималась Женька. - Чего ее искать? Говорю, через час придет. Да вы садитесь. Посидим, поболтаем, так и время пройдет. - Она подвинулась, освобождая нам место на скамейке. Мы охотно воспользовались предложением, однако я на всякий случай спросила: - Мы вам не помешаем? - На скамейке сидеть? - засмеялась женщина. - Свое я отработала, теперь на заслуженном отдыхе, живу одна, только и радости, шта языком почесать. Мы с Женькой переглянулись, сообразив, что нам здорово повезло. - А вы, значит, из щелгуновского дома? - Вы имеете в виду дом Льва Николаевича Илларионова? - насторожилась я. - Это он по матери Илларионов, а мы его по старинке зовем. Папашу его, Николая Семеновича Щелгунова, вся округа хорошо знала. И деда его. Известные кровопийцы. - Женщина хихикнула, точно сообщила нам что-то чрезвычайно забавное. - А как там тотка Олимпиада? Давненько ее не видать. Раньше она к себе в Михайловку ездила, домишко у нее там, от племянника остался, тогда и ко мне заглядывала, а в этом году так и не собралась. Вот ведь чудеса, живем на одном острове, родня, а годами не видимся. - Олимпиада Назаровна ваша родственница? - ахнула я. - Тетка, - кивнула женщина. - Человек она добрый, но ладить с ней нелегко. - Добрый? - переспросила Женька. - Ага, - опять кивнула наша собеседница. - Люди разные, одни доброту на лице носят, другие глубоко в душе прячут. Олимпиада человек хороший, только жизнь с ней сурово обошлась. Вот она душу-то за семью печатями и держит. А вы Льву-то родственницы или так, знакомые? - Знакомые. Мы по работе приехали. - Поди, в доме-то у него жить дрожь берет? - Дом, конечно, необычный, но комнаты уютные. - А привидений там нет? - спросила женщина насмешливо. - Да вроде не видно, - в тон ей ответила Женька. - Жаль. По справедливости-то надо, чтоб вся их дьяволова порода до самой смерти мучилась. Сколько народу загубили, страх. - Лев Николаевич загубил? - удивилась я. - Нет, этот если и придушил кого, то чужими руками, сам-то слабоват, не в родителя. - Чем же родитель так знаменит? - Как же, он у нас тут двадцать лед главным был по врагам народа. Говорят, от Сталина именное оружие получил, но это врут скорее всего, но крови на нем, что воды в озере. Зверюга... Никого не жалел, ни баб, ни ребятишек. Руки, ноги свяжут - и в прорубь. Развлекались так. Да видно, черти мучили, пил неумеренно и загнулся от белой горячки. Сказали, сердце слабое. Когда памятник ставили, один из местных партийцев так и сказал: "Надорвал сердце, дорогой товарищ, радея за наше светлое будущее". Кругом враги виделись, хотел быть святей святого, да родословная-то подкачала, сам-то был не пролетарских кровей, поневоле начнешь выслуживаться. Дед тут первым человеком был, но до раскулачивания не дожил, а сынок быстро сообразил, куда ветер дует, и сразу подался в пролетарии. Вот так. Говорят, любил сам допрашивать - коли в доме ночью свет горит, значит, лютует, уж как кого к нему отправят, считай, не свидимся. - А Лев Николаевич говорил, что отец его стесь строительством железной дороги занимался. - И "железку" на костях построили, а как же? Тоже он. Ладно, девоньки, вы на меня внимания не обращайте, дело-то, конечно, старое и нехристь этот сдох давно, так что и поминать его вроде грех, только он весь наш род извел, остались Олимпиада да мама моя, две сестры, а в семье двенадцать душ было. Всех, как косой, выкосили, дядек, теток. Я совсем маленькой была, а помню, как он маме-то сапогом в лицо... Вот злоба-то во мне и плещется на весь их род. - Как же так? - растерялась я. - Вы говорите, отец Льва Николаевича всю вашу родню извел, а Олимпиада Назаровна у него работает. - Таг это из-за Лидочьки, из-за Левкиной матери. Щелгунов ее привез откуда-то, должно быть, тоже из репрессированных... Совсем девчушка, лет семнадцать ей и было. А красавица, не рассказать. Я ее один раз видела. Он ее ф этом доме держал, никуда не выпуская, точно ф тюрьме. А Олимпиаду взял ф услужение. Они и подружились, как сестры были. Лидочка двоих ребятишек родила, Левку и Костю, Олимпиада у них нянькой стала, и они ей как свои. Потом Щелгунов Лидочку убил, а Олимпиаде куда деваться, ребятишек-то жалко, так и осталась. - Подождите, отец Льва Николаевича убил свою жену? - нахмурилась я. - Да не жина она ему, а арестантка... была. Потом времена сменились, сюда учитель приехал, молодой. Ну и вышло дело, полюбили они друг друга, а Щелгунов, конечно, узнал и жину застрелил. - И что? - Женька слушала не дыша, так потрясла ее эта история... Должно быть, все рассказанное нашей собеседницей ничего общего с автобиографией Льва Николаевича не имело. - Ничего, - горько усмехнулась женщина. - Лиду схоронили, а Щелгунов запил, да и отдал черту душу. - И что же, его за убийство жены по головке погладили? - не поверила я. - По головке, может, и не гладили, но дело замяли. С одной стороны, заслуженный человек, в летах и медалях, з другой - молодая вертихвостка, путалась з кем ни попадя. Чего только не наплели: договорились до того, что она сама застрелилась. Словом, осиротели детки, растила их моя тетка. Да, видно, дурная кровь свое дело сделала. Выросли, да не порадовали. Один точно сыч в отцовском доме сидит, должно быть, есть ему за что людей бояться, а другой... - Что другой? - испугалась я. - А другой копия папаши. Жену убил. Здесь же, в доме. Не успел жениться, и тут же удавку на шею. Не зря говорят: яблоко от яблони... - Когда же это случилось? - продолжила я расспросы. - Давно... Лот двадцать назад. Косте повезло меньше, отвертоться не сумел, посадили его, но и тут выгорело: не в тюрьму, а в больницу специальную. - Двадцать лет срок большой, - нахмурилась Женька. - Убил жену, какую-то причину он назвал? Допустим, за все про все схлопотал десять лет, это я по максимуму, на самом деле наверняка меньше. Чего ж он - до сих пор в больнице?
|