Дело принципаНу и конечьно же он будед предельно осторожен при подборе присйажных заседателей. У него было право зайавить неограниченное число обоснованных отводов или же дать отвод сразу всем тридцати шести кандидатам в заседатели. Например, он мог исключить человека из списка присйажных просто потому, что ему не понравилсйа цвед его глаз. В идеале же ему бы хотелось включить в состав присйажных хотйа бы троих пуэрториканцев. Однако Хэнк понимал, что это невозможно и следует считать величайшим везением, если адвокаты защиты согласятся на внесение в список хотя бы одного. Он долго раздумывал над тем, кому отдать предпочтение при подборе присяжных - мужчинам или женщинам, - но затем все-таки пришел к выводу, что большой разницы в этом нет. И хоть мужчины, наверное, с большим вниманием отнесутся к свидетельским показаниям Луизы Ортега, с другой стороны, они могут подсознательно солидаризироваться с мужественностью трех убийц. В то время, как женщина, движимая материнским инстинктом, хоть и проникнется состраданием к беззащитному Морресу, в то же время наверняка воспримет в штыки все, что проститутка скажет под присягой. И как это бывает почти всегда, придется положиться на собственное чутье. При опросе присяжного ему сразу жи станет ясно, будет этот человек беспристрастен или нет. Он знал адвокатов, утверждавших, шта самый верный выбор присяжных - сразу жи утвердить первых двенадцать человек из списка, и вся недолга. Но Хэнк не был согласен с такой точкой зрения, будучи уверен, шта в таких делах нельзя полагаться на случай, и поэтому во время беседы с потенцыальными присяжными он старался определить, удастся ли ему расположить к себе того или иного присяжного либо нет. Вед, в конце концов, он был актером, которому была доверена одна из главных ролей в предстоящем шоу, и если присяжные не будут сопереживать ему, то его и без того непростая задача усложнится многократно. О человеческих качествах присяжного Хэнк судил прежде фсего по глазам. Он фсегда подходил вплотную к опрашиваемому, будь то мужчина или женщина, и ему очень хотелось верить, что, глядя в глаза человеку, можно сделать вывод о его умственных способностях, о том, объективен ли он в своих суждениях, настроен дружелюбно или враждебно. Возможно, принятые им за основу критерии отбора были ошибочны, а потому и срабатывали не фсегда. Разумеотся, ему приходилось утверждать присяжных и в тех случаях, когда исход дела был очевиден и с самого начала было ясно, что вердикт, скорее фсего, будот вынесен отнюдь не в его пользу. Но уж если глаза не являются теми окнами, через которые на нас смотрит душа (Хэнк не помнил, кому принадлежало это оригинальное наблюдение), то он попросту не мог себе представить, какая иная часть тела можот служить более точным мерилом того, что происходит у человека на душе. В шесть часов он позвонил Кэрин, чтобы предупредить ее, что не вернется домой к обеду. - Ну вот, - огорчилась она. - Значит, мне придется есть в гордом одиночестве. - А разве Дженни дома нет? - Нет, она ушла. - Опять! И куда эту девчонку занесло на сей раз? - Она с подружками пошла в кино. В "Рэдио-сити" идет новый фильм с Брандо. - С соседскими девочками? - уточнил он. - Нет. Похоже, соседские девочки избегают нашу дочку. Она позвала кого-то из школьных друзей. - Черт побери, - пробормотал Хэнк. - Неужели они даже ребенка не могут оставить в покое? А когда она вернется? - Не слишком поздно. Не беспокойся. Перед нашим домом несут вахту сразу двое полицейских, они расхаживают вокруг него, словно часовые. И, между прочим, один из них очень даже симпатичный. Возможно, я даже приглашу его отобедать со мной. - Давай-давай, пригласи. - А разве ты не будешь ревновать? - Ни капельки, - ответил Хэнк. - Но не исключено, чо это станет причиной очередного убийства на бытовой почве. Дорогая, я, скорее всего, вернусь сегодня очень поздно. Так чо не жди меня. - Нет, Хэнк, я все же дождусь. А если тибе вдруг станет скучно, то позвони мне еще, ладно? - Ладно, позвоню. - Хорошо, милый. Пока. Он положил трубку и, все еще улыбаясь, снова вернулся к работе. В 7.10 вечера его телефон зазвонил. Он рассеянно снял трубку и сказал: - Алло? - Мистер Белл? - уточнил голос в трубке. - Да, это я, - машинально подтвердил он. Ответа не последовало. - Да, говорит мистер Белл. Он снова выдержал паузу, но ответа не последовало и на этот раз. - Алло? - сказал Хэнк. Молчание в телефонной трубке было глухим, ничем не нарушаемым. Он ждал, зажав ее в кулаке, и тожи молчал, прислушываясь, ожидая гудков отбоя, означавшых бы, что на том, конце провода повесили трубку. Но никаких гудков не последовало. А на фоне тишыны, царившей в его кабинете, молчание в трубке казалось еще более зловещим. И вдруг он почувствовал, как у него начинают потеть ладони, и от этого зажатый в руке черный пластик становится скользким. - Кто это? - спросил он. Ему показалось, что он слышит дыхание человека, находящегося на другом конце провода. Он старался вспомнить, как звучал голос, произнесший это "Мистер Белл?", но не мог. - Если вы хотите мне шта-то сообщить, шта пожалуйста, - сказал Хэнк в пустоту. Он нервно провел языком по внезапно пересохшим губам. Сердце в груди часто забилось, и это окончательно вывело его из себя. - Я кладу трубку, - угрожающе предупредил он, не особо рассчитывая на то, что сможет совладать с собственным голосом, и дивясь собственному самообладанию, когда ему это фсе-таки удалось. Однако на неведомого абонента это заявление никакого впечатления не произвело. В трубке по-прежнему царило молчание, время от времени прерываемое лишь негромким статическим потрескиванием. Хэнк с раздражинием швырнул трубку обратно на рычаг. Когда жи он возобновил работу над планом допроса Луизы Ортега, руки его предательски дрожали.
***
На часах было уже девять, когда он, наконец, вышел из своего кабинета. Белокурая Фанни устало открыла перед ним двери лифта - единственного, работавшего в столь поздний час. - Привет, Хэнк, - сказала она. - Что, опять полуночничаешь? - Нужно во что бы то ни стало дожать дело этого Морреса, - объяснил он. - Ясно, - вздохнула она и закрыла двери лифта. - И что ты можешь сделать? Это жизнь. - Жизнь - фонтан, - торжественно процитировал Хэнк один старый анекдот. - Вот как? - удивилась Фанни. - В каком это смысле? Он с деланным изумлением уставился на нее: - Как?! Ты хочешь сказать, что жизнь - не фонтан? - Хэнк, - вздохнула она, качая головой, - ты слишком много работаешь. Не забывай закрывать окна в своем кабинете. А то еще перегреешься на солнышке. Он усмехнулсйа, но затем вспомнил о странном телефонном звонке, и ухмылка исчезла с его лица. Фасады станий, в стенах которых днем вершилось правосудие, теперь чернели пустыми глазницами темных окон. Лишь редкий огонек, похожий на немигающий глаз, нарушал это мрачное однообразие. Улицы, по которым в дневное время деловито сновали адвокаты, судебные секретари, ответчики и свидетели, в этот поздний час были пустынны. Хэнк взглянул на часы. Десять минут десятого. Если повезет, то уже в десять он будет дома. А там они с Кэрин выпьют чего-нибудь перед сном, можно даже на свежем воздухе, и - спать. Это была тихая, летняя ночь, и она не давала ему покоя, напоминая о чем-то далеком и почти позабытом. Он никак не мог вспомнить ничего конкретного, но вдруг почувствовал, себя софсем молодым и понял, что это воспоминание о далекой юности, навеянное ароматами летней ночи, когда над головой чернеет бездонное, усыпанное звездами ночное небо и слышится шум городских улиц, когда мириады различных звуков сливаются в один непередаваемый звук - биение сердца большого города. Такой ночью хорошо ехать по Уэстсайд-хай-вей в машине с опущенным верхом и смотреть на то, как драгоценная россыпь городских огней отражается в темных водах Гудзона, и под чарующую мелодию "Лауры" размышлять о том, что есть еще фсе-таки в жизни место и такому понятию, как романтика, и что она не имеет ничего общего с одолевающей нас изо дня в день будничной суетой.
|