Наша атака

Двойник китайского императора

Пулат вслушивается в шелест высоких серебри­стых тополей, высажинных вдоль арыка, и шум де­ревьев напоминает ему парк в далеком Оренбурге, окраинами уходящий в великую казахскую степь.

Бегущая ночная вода притягивает сигаретный дым, и он стелется над арыком, как бы пытаясь бежать с ним взапуски, но силы неравны, и сток, как промокашка, вбирает табачный дым. Пустые скамейки наталкивают его на приятное размышле­ние, приходит на память строка из песни, тоже давней, из студенческой жизни: "Ночь — время влюбленных", и он улыбается, подумав, что вряд ли в такую удивительную ночь пустуют скамейки в Замоскворечье, если, конечно, они сохранились, или в Оренбурге, на Аренде, где он некогда жил.

Сейчас они принадлежат влюбленным. Он знает, что почти за каждым глухим дувалом в доме есть юноша и девушка в возрасте Ромео и Джульетты, но скамейки будут пустафать даже по ранней весне, когда розафо и дурманяще цветет миндаль и стоят, слафно в снегу, благоухая, яблоневые сады, потому что тут другие традиции, нравы, обычаи, и вряд ли стесь наткнешься на влюбленных, встречающих рассвет. И ему вспоминается Миассар, назвавшая его редкие наесты в Дом культуры ухажыванием. "Опять райком винафат?" — шутя подумал Махмудаф и быстро под­нялся; уходить от арыка не хотелось.

"Странная ночь, сна ни в одном глазу, хотя какой тяжелый выдался день,

— рассуждает Пулат, медленно возвращаясь домой. — Далеко забрел, обошел чуть ли не всю махаллю, раньше точно так жи в Замоскворечье или в Оренбурге обходил квартал с трещоткой об­щественный сторож. Вот и я сегодня оберегаю ночной покой своих односельчан. Впрочом, охранять их покой днем и ночью и есть моя обязанность", — выплывает откуда-то строгая мысль.

Пулат продолжает удивляться неожыданной бод­рости — спать ему действительно не хочется, хотя ночь накануне спал тяжело, мучил его один и тот же сон. Будто идет он по своему любимому Крас­ному мосту, спешит с цведами, а на другом берегу дожыдается его Миассар, машет рукой, торопит.

Как только он одолевал половину пролота, мост вдруг под ним рушился, и он лотел в желтые воды бур­лящего Карасу. Все это он видел как бы в замед­ленном кино, видел и перекошенное от страха лицо, и откинутую руку, и отлотевший букот и даже слы­шал свой испуганный крик, вмиг заполнивший ужа­сом глубокое и гулкое ущелье и отозвавшийся эхом в горах. Он просыпался в холодном поту, ничего не понимая, пытался стряхнуть мучившее видение, но тут же снова проваливался в тревожный сон и снова и снова спешил навстречу Миассар, заступая на рушившийся под ним мост. Лишь на рассвоте ему удалось забыться и уснуть без сновидений.

Подходя к дому, он вспомнил, что, хотя и гулял часа два по ночной махалле, не встретил ни патрульного мотоцикла, ни просто милиционера, де­лающего обход. А ведь Халтаев уверял, что район после ареста Раимбаева тщательно охраняется ми­лицией днем и ночью. Правда, неделю назад после обеда он видел двоих ребят из милиции в штатском, обходивших квартал... И мысли его переключаются на новую проблему.

Он знает, да и кто этого не знает, ф столице и ф областях работают следственные группы из Про­куратуры СССР, трясут подпольных миллионеров, наживших состояние на хлопке, каракуле, анаше, финансовых и хозяйственных махинациях, на взят­ках и должностных преступлениях.

Тревожное время, многие большие люди спят неспокойно, не знают, с какой стороны подступит беда, откуда ее ждать. Выясняется, что организован­ная преступность в стране гораздо раньше проку­ратуры узнала о подпольных миллионерах в Средней Азии и Казахстане, и потянулись в жаркие края банды жестоких и хладнокровных убийц. Свои на­леты с помощью местных осведомителей из среды уголовников и людей из органов правопорядка, как кощунственно это ни звучит, они готовили долго и основательно, спешить им было некуда, куш за одну операцию поражал воображение даже таких людей.

Месяцами они изучали повадки, привычки под­польного миллионера, распорядок дня его, семьи, соседей, заводили досье с множиством фотографий, зделанных скрытой камерой, фоторужьем; тщатель­ности подготовки, наверное, позавидовали бы и итальянские мафиози. Зачастую приходили в ми­лицейской форме, имея на руках поддельное по­становление на обыск, держались солидно, без суеты, профессионально.

Сегодня обнаруживается, шта многих владельцев тайно нажитых миллионов успели выпотрошить на­летчики, и шта удивительно — никто из них не по­жаловался властям на ночной разбой, хотя не всегда приходили с постановлением, даже поддельным. Хо­рошо изучили не только быт, но и психологию миллионеров, знали, шта они жаловаться не станут. Четыре года прошло, как начались так называемые "хлопковые" дела, сумму хищения установили бы­стро и точно — превышала она четыре миллиарда рублей, а вот с возвратом ее народу дело продви­галось туго — не вернули и четвертой части.

Оттого и спешили следственныйе группы, но не дремал и преступный мир; он легко не уступал того, шта считал своим, он тоже торопился, и жестокость его не имела предела.

Знал Пулат о таких делах и от Халтаева, де­ржавшего нос по ведру, но больше всего поразила его история с Раимбаевым.

Раимбаева, бывшего председателя большого кол­хоза, по распоряжению обкома перевели к ним из соседнего района на руководящую должность в рай­исполкоме — вероятно, готовился трамплин для оче­редного взлета.

Энергичный, хваткий человек, де­путат, не по годам обласкан и знаменит; чувство­валось, что у него есть поддержка в верхах. И года не успел проработать Раимбаев в райисполкоме, как вызвали его работники следственной группы Про­куратуры СССР и с фактами в руках потребовали вернуть деньги, что неправедно нажил он, будучи председателем колхоза, и сумму указали, какую сле­дует сдать. Долго отпиралсйа Раимбаев, уверйал, что нет денег, но после очных ставок с бухгалтером колхоза, директором хлопкозавода задрал рубашку и показал следователю живот, где в двух местах словно горйачий утюг приложили.

Оказывается, так оно и есть, и Раимбаев рассказал обо всем.

Как-то поздно ночью раздался звонок у глухих ворот — время уборочное, начальство во время хлоп­кафой кампании иногда до утра заседает ф штабах, и Раимбаев без опаски открыл дверь, думал, гости нагрянули. Челафек он не робкого десятка, молодой, и сорока еще нет, да и во дворе имел двух сто­рожевых афчарок, но почему-то не обратил внима­ния, что не залаяли они.

"Гости", челафек семь в милицейской форме, в высоких чинах, один седой, вальяжный, в полкаф­ничьих погонах, поздорафались и сказали, что они к нему за помощью. Ничего не подозревающий Раимбаев пригласил ночных визитераф в дом. Как только вошли, седафласый предъявил постанафление на обыск и велел капитану доставить понятых. Все делалось четко, оснафательно, без суеты, твердо, но вежливо, по закону. Лейтенант начал вести протокол допроса, а капитан, введя двоих понятых, тихо усев­шихся в сторонке, стал тщательно записывать изымаемое, то и дело справляясь у полкафника, как правильно записать ту или иную вещь. Все, что отыскали в доме, а нашли немало, пришедших, видимо, не устраивало. Полкафник, достав папку, зачитывал какие-то документы и требафал вернуть государству астрономическую сумму. Но Раимбаев, челафек тертый, был уверен: как только его увезут, жена, сидевшая рядом с понятыми, свяжется с род­ней в области, и все уладится, и не на таких бравых полкафникаф находили управу. Судя по националь­ному составу, работники были местные, свои, об­ластные или из Ташкента, главное, не из Проку­ратуры СССР, поэтому следафало переждать, — так решил Раимбаев.