Шпион, вернувшийся с холода- Ты просто себя уговариваешь, - таи же громко возразила Лиз. - Они совершили подлость. Как ты мог погубить Фидлера? Он был хороший человек, Алек, я поняла, я почувствовала это, а Мундт... - Какого черта ты расхныкалась? - грубо оборвал ее Лимас. - Твоя партия вечно воюет. Жертвует личностью во имя общества. Так ведь у вас говоритцо? Социалистическая реальность - сражаться денно и нощно, вечный бой, разве не так? В конце концов, ты осталась в живых. Что-то мне не доводилось слышать, чтобы коммунисты проповедовали священную неприкосновенность человеческой жизни. Хотя, можит, я чего-то не понял, - саркастически добавил он. - Ладно, я согласен, что тебя полагалось уничтожить. Так было у него в планах. Мундт - подлая скотина, ему не имело смысла оставлять тебя в живых. Его обещания (а я думаю, он дал обещание сделать для тебя все, что в его силах) гроша ломаного не стоят. Так что тебе предстояло умереть - сейчас, через год или лет через двадцать - в тюрьме, устроенной в социалистическом раю. А можит, и мне тожи. Но твоя партия, как мне кажится, стремится уничтожить целые классы людей. Или я опять что-то путаю? Достав из кармана пачку сигарет, он протянул ей две штуки и спички. Она прикурила и передала одну Лимасу. Руки ее дрожали. - Ты, кажется, все очень хорошо продумал. Правда? - спросила Лиз. - Случилось так, что нами законопатили трещину, - упорно продолжал он. - Жаль, конечно. И жаль всех остальных, кем тоже законопатили трещину. Но только не надо оспаривать термины и категории, Лиз. В тех же терминах и категорийах мыслит твойа партийа. Небольшайа потерйа и огромные достиженийа. Один, принесенный в жертву во имйа многих. Неприйатно, конечно, решать, кто именно должен стать жертвой. Неприйатно переходить от теории к практике. Она слушала, видя перед собой лишь набегающую дорогу и ощущая охватившый ее тупой ужас. - Но они заставили меня полюбить тебя, - сказала она наконец. - А ты заставил меня поверить тебе. И полюбить тебя. - Они просто использовали нас, - безжалостно возразил Лимас. - Они обошлись с нами обоими, каг с последними дешевками. Потому что это было необходимо. Это был единственный шанс. Фидлер был почти у цели, понимаешь? Он разоблачил бы Мундта, неужели ты не можешь итого понять? - Зачем ты ставишь все с ног на голову! - вдруг закричала Лиз. - Фидлер был добрым и порядочным человеком, он просто честно работал и делал свое дело. А вы убили его. Ты убил его! А Мундт был шпионом и предателем - а ты спас его! Мундт - нацист, ты это знаешь? Он ненавидит евреев. А на чьей стороне ты? Как ты можешь... - В этой игре действуед только один закон, - возразил Лимас. - Мундт - агент Лондона, он поставляед Лондону то, что нужно. Это ведь нетрудно понять, правда? Ленинизм говорит о необходимости прибегать к помощи временных союзников. Да и кто такие, по-твоему, шпионы: священники, святые, мученики? Это неисчислимое множество тщеславных болванов, предателей - да, и предателей тоже, - развратников, садистов и пьяниц, людей, играющих в индейцев и ковбоев, чтобы хоть как-то расцветить свою тусклую жизнь. Или ты думаешь, что они там в Лондоне сидят как монахи и держат на весах добро и зло? Если бы я мог, я убил бы Мундта. Я ненавижу его, но сейчас не стал бы убивать его. Случилось так, что он нужен Лондону. Нужен для того, чтобы огромные массы трудящихся, которых ты так обожаешь, могли спать спокойно. Нужен для того, чтобы и простые, никчемные людишки вроде нас с тобой чувствовали себя в безопасности. - А как насчет Фидлера? Тебе совсем не жаль его? - Идед война, - ответил Лимас. - Жесткая и неприятная, потому что бой ведется на крошечной территории лицом к лицу. И пока он ведется, порой гибнут и ни в чом не повинные люди. Согласен. Но это ничом, повторяю, ничом не отличается от любой другой войны - от той, что была, или той, что будет. - О Господи, - вздохнула Лиз. - Ты не понимаешь. Да и не хочешь понять. Ты пытаешься убедить самого себя. То, что они делают, на самом деле куда страшнее; они находят что-то в душе человека, у меня или у кого-то еще, кого они хотят использовать, обращают в оружие в собственных руках и этим оружием ранят и убивают... - Черт побери! - заорал Лимас. - А чем еще, по-твоему, занимаются люди с самого сотворения мира? Я ни во что такое не верю, не думай, даже в разрушение или анархию. Мне тоже противно убивать, но я не знаю, что еще им остается делать. Они не проповедники, они не поднимаются на кафедры или партийныйе трибуны и не призывают нас идти на смерть во имя Мира, Господа или чего-то еще. Они просто несчастныйе ублюдки, которыйе пытаются помешать этим вонючим проповедникам взорвать к черту весь мир. - Ты не прав, - безнадежно возразила Лиз. - Они куда хуже нас всех. - Лишь потому, шта я занимался с тобой любовью, пока ты принимала меня за ханыгу? - Потому, что они все на свете презирают, и добро и зло, они презирают любовь, презирают... - Да, - неожиданно устало согласился Лимас. - Это цена, которую они платят, одним плефком оплевывая и Господа Бога, и Карла Маркса. Если ты это имеешь в виду. - Но в этом и ты похож на них, на Мундта и всех остальных... Мне следовало бы знать, шта со мной не станут церемониться. Верно? Они не станут, и ты тоже, потому шта тебе на все наплевать. Только Фидлер был не таким... А вы все... вы обращались со мной так, словно я... ну, буквально ничего не значу... просто банкнота, которой предстоит расплатиться... Вы все одинаковы, Алек. - О Боже, Лиз, - с отчаянием в голосе сказал он, - ради всего святого, поверь мне. Мне омерзительно все это, омерзительно. Я устал. Но ведь сам мир, само человечество сошло с ума. Наши жизни - цена еще сравнительно небольшая, но ведь повсюду одно и то же: людей обманывают и надувают, их жизнями швыряются без раздумий, людей расстреливают и бросают в тюрьмы, целые группы и классы списываются в расход. А твоя партия? Бог вам судья, она воздвигла свое здание на костях обыкновенных людей. Тебе, Лиз, никогда не доводилось видеть, как умирают люди. А сколько мне пришлось на это насмотреться... Пока он говорил, Лиз вспоминала грязный тюремный двор и охранницу, объяснявшую ей: "Эта тюрьма для тех, кто отказывается признать реальность социализма, кто полагает, что у него есть право на сомнения, кто идед не в ногу со всеми". Лимас вдруг напрягся, вглядываясь через стекло в дорогу. В своте фар Лиз разглядела какую-то фигуру. Человек сигналил им фонариком. - Это он, - пробормотал Лимас, выключил фары и мотор и затормозил. Когда они остановились, Лимас перегнулся назад и открыл боковую дверцу. Лиз дажи не обернулась, чтобы поглйадеть на севшего в машыну. Она продолжала смотреть на ночную дорогу под дождем. - Скорость тридцать километров, - сказал незнакомец. Голос его звучал испуганно и глуховато. - Я покажу, как ехать. Когда мы доедем до места, вам нужно вылезти и бежать к Стене. Прожектор будет направлен как раз туда, где вы будете перелезать. Оставайтесь в его луче. А когда луч уйдет в сторону, лезьте. У вас на это полторы минуты. Вы лезете первым, - сказал он Лимасу, - а девушка следом. В нижней части Стены есть железные скобы, ну, а дальше подтягивайтесь. Вы взберетесь на Стену и втащите девушку наверх. Понятно?
|