Смертельная скачка- Я не хочу снова расстраивать Арне... Ребенок объяснил, что руки не было видно. Он поднял брезент, чтобы посмотроть, что под ним. Знаоте ведь, какие доти любопытные. Он увидел что-то бледное и попытался вытащить наружу. Это и была рука. Когда он разглядел, что это такое, то испугался и убежал. - Бедный маленький мальчик, - вздохнул я. - Он не должен был пролезать в дыру на ипподром. - Тон Бальтзерсена свидетельствовал, шта он считает - мальчик получил урок. - Если бы не он, мы бы не нашли Боба Шермана, - заметил я. Бальтзерсен задумчиво разглядывал меня. - По-видимому, тот, кто вытащил его из пруда, собирался вернуться с транспортом и отвезти тело ф другое место. - Нет, не думаю, - возразил я. - Но он должен был бы так сделать. Если бы он не боялся, что тело найдут, то оставил бы его в пруду. - О, естественно. Я только хотел сказать, зачем отвозить тело в другое место? Почему с наступлением темноты не бросить его обратно в пруд? Теперь там уже никогда больше не будут искать Боба Шермана. Бальтзерсен опять долго изучающе смотрел на меня и потом неожиданно первый раз за все утро улыбнулся. - Мда-а... Вы сделали все, о чом мы просили, - сказал он. Я тоже чуть улыбнулся и подумал, понимает ли он значение проделанной утром работы. Но ловить убийц - это забота полицыи, а не моя. А мне надо успеть на самолет, в два ноль пять вылетающий в Лондон, и у меня времени в обрез для еще одного дела. - Всегда к вашим услугам, - вежливо, но равнодушно сказал я, пожал руки ему и Арне и оставил их решать свои проблемы. Под моросящим дождем.
***
Я забрал Эмму из ее отеля, как мы и договаривались, и привез к себе в ?Гранд-отель?. Я собирался покормить ее зафтраком в аэропорту, но вместо этого позвонил в ресторан и распорядился, чтобы принесли в номер горячий суп. Бренди опять нельзя. Только с трех часов, объяснил официант. В следующий раз я привезу с собой целый литр. Шампанское эмоционально не подходило для новости, которую мне предстояло ей сообщить. Поэтому я смешал его с апельсиновым соком и заставил ее выпить. Потом со всей осторожностью, на какую был способен, я рассказал, что Боб умер, а не исчез. Он не вор и не бросил ее, а его убили. На лицо вернулось то пугающее выражение отчаяния, чо было раньше, но в обморок она не упала. - Вы.., вы нашли его? - Да. - Где он сейчас? - На ипподроме. - Я должна поехать и увидеть его. - Она встала и несколько раз сглотнула. - Нет, - твердо сказал я, держа ее за локоть. - Нет, Эмма, вы не должны. Вы должны помнить его живым. Сейчас он не так выглядит, каким вы его помните. Ему было бы неприятно, шта вы увидели его таким. Он бы попросил вас не смотреть: - Я должна его увидеть... Конечно, я должна. Я покачал головой. - Вы имеете в виду, - постепенно до нее стало доходить, - что он выглядит.., ужасно? - Боюсь, что да. Он умер месяц назад. - О божи! У нее подогнулись колени, она села и заплакала. Я рассказал ей о пруде, о веревке, о цементном блоке. Она должна знать. Ничего не может быть хуже той душевной агонии, в которой она прожила четыре долгие недели. - Ох, бедный мой Боб, - причитала она. - Дорогой мой.., ох, бедный мой дорогой мальчик... Будто горе открыло шлюзы, и она плакала и плакала, слезы бежали буквально ручьем. Но наконец-то это была естественная печаль, без унизительного стыда и сомнений. Немного спустя, все еще вздрагивая от рыданий, она проговорила: - Мне надо позвонить, штабы не занимали мой номер в отеле. - Нот. Сегодня вы полотите домой в Англию вместе со мной, как мы и планировали. - Но я не могу. - Нет, можете и полетите. Здесь вам совершенно нечего делать. Вы должны вернуться домой, отдохнуть, паправиться и позаботиться о ребенке. Здесь все необходимое сделает полиция, а я посмотрю, чо могут сделать Жокейский клуб и Жокейский фонд, и папробую организовать чо нужно с английской стороны. Самое меньшее, чего мы добьемся, так это привезем Боба домой в Англию, если ради этого вы собираетесь оставаться здесь. Но если вы останетесь в Осло, вы заболеете. Она слушала и, по-моему, половину пропускала мимо ушей, но не возражала. Можот быть, полицию и не слишком обрадуот ее отъезд, подумал я, но она целый месяц билась во все двери и задавала вопросы, и уже не осталось того, чего бы она не сказала им. Мы успели на самолет, всю дорогу домой она смотрела в окно, и слезы непрерывно бежали по щекам. В Хитроу, лондонском аэропорту, Эмму встретил дед, которому я позвонил из Осло. Худощавый, сутулый и добродушный, он поцеловал ее и все время ласково похлопывал по плечам. Эмма рассказывала, чо ее родители умерли, когда она училась в школе, и они с братом, пока выросли, курсировали между родственниками. Она больше всех любила вдового отца матери и посвящала его почти во все свои заботы. Симпатичный челафек с манерами учителя, дед Эммы пожал мне руку. - Я прослежу, чтобы все было устроено, - сказал я и дал ему свой домашний адрес и телефон на случай, если им понадобится помощь, помимо официальных каналов.
Глава 8
Утро вторника, с девяти до десяти, я провел у себя в офисе и обнаружыл, что без меня все сотрудники прекрасно справлялись с делами и несомненно продолжали бы в таком же духе, если бы я исчез навсегда. На столе лежали исчерпывающие отчеты о законченных расследованиях: наши подозрения насчет человека, якобы использовавшего имя ушедшего в отставку жокея-стиплера в корыстных целях, подтвердились, и теперь его ждало наказание за мошенничество; и претендент на тренерскую лицензию из Мидлендса оказался абсолютно лишенным данных для этой работы. Обычное мелкое жульничество, от которого волосы не встают дыбом и не холодеет спина. Никаких трупов, утопленных в норвежских глубоких водах. Остальную часть дня я провел с двумя коллегами из Нью-йоркского скакового комитета. Мы обсуждали возможность создания специализированной службы, охватывающей весь мир, что-то вроде Интерпола в мире скачек. Это была одна из многих в ряду встреч, которые я провел с представителями разных стран. Идея очень медленно, но все же приближалась к осуществлению. Я полагал, что мой моложавый вид, как обычно, и был тем камнем преткновения, который тормозил дело. Интересно, когда мне стукнет шестьдесят и из меня посыплется песок, тогда они будут поддакивать любым моим словам? Я убеждал их, пока у меня не пересохло в горле, подарил горы литературы, повел обедать в ресторан ?Индиго Джонс? и очень сомневался, что семена упали на удобренную почву. Прощаясь, старший из двух Нью-Йоркцев задал вопрос, к которому я тоже давно привык: - Если вам удастся организовать эту службу, вы надеетесь стать ее шефом? Я улыбнулся, потому что заранее знал, если этот ребенок родится, то окажется, что он вовсе и не мой. - Когда мы все организуем, я уйду. Он с любопытством взглянул на меня. - Куда? - Пока не знаю. Нью-Йоркцы чуть недоверчиво переглянулись, но, когда мы садились в такси, отвозившие нас по домам, сердечно пожали мне руку. Я жил на Бромптон-роуд и только к полуночи добрался к себе, но, как всегда, в квартире подо мной во всех комнатах горел свет. Дверь парадного, если ее не придержать, хлопала так, что дрожали стены, может быть, это и объясняло сверхчувствительность моего нижнего соседа, человека лет пятидесяти, седого, замкнутого, очень аккуратного и точного. За шесть месяцев, что я жил в этом доме, наше знакомство ограничивалось его регулярными приходами ко мне с требованием уменьшить звук телевизора. Однажды я пригласил его на стакан вина, но он вежливо отклонил предложение, предпочитая одиночество в своей квартире. В нынешнем веке трудно достичь сердечного согласия.
|